Станислав_Батькович
Участник форума
- Регистрация
- 21 Дек 2013
- Сообщения
- 2.079
- Благодарности
- 491
- Баллы
- 320
Тема есть (готовил несколько лет, попутно читая славянскую литературу: Рыбаков, Гумилев и т.д., и т.п. Кое-что все-таки написал. Решил вот поделиться своим "укуренным" начало пока не пойми чего:
К слову сказать. Надеюсь продолжить, редактировать. Коллеги по работе сказал, слишком сложно читать. Использую совокупность своих знаний, а интересуюсь практически всем. В последнее время исключительно славянским язычеством, но с научной точки зрения. Мое мнение - у человека должна быть своя вера и обязательно должна быть. И главное в сердце.
Обновил от 9 мая 2015г. Ток начала немного сформировал. Даже практически карту мира придумал. Одни ток думы - когда ж реализую.
Глава1. Суть да дело.
Очередная порция порыва ветра хлестанула по лицу. Человек, напоминающий война, буквально перелетел через высокий деревянный забор, стеной окружающий поселение. Стояла глубокая ночь, на улице было по-осеннему холодно. Издали слышны приглушенные праздные возгласы толпы, оказавшую местному трактиру честь своим присутствием. Праздник-то был или день граненого стакана — таверна ни дня не пустовала. Это как выгодно отражалось на благосостоянии трактирщика и его семьи, так и одаривало зрелищами аборигенов и приезжих. Однако порой такие представления заканчивались для одной стороны встречей с предками, для другой не менее веселее — петлей на шею; избранных четвертовали. Правда иных приветствовали почестями после поединка, поелику говорили о правде на их стороне. Бывали в том заведении и такие достопримечательности, с которыми приходилось иметь дело похожему на война человеку, Яровиту.
Яровит старался отправить все плохие домыслы подальше от себя самого, но забыть недавние события не представлялось возможным. Еще не прошел час с того момента как он отправил в далекие дали барыгу; но тучи уже сгущались, несмотря на то, что сейчас не небо рассыпались звезды. А все дело в том, что торгаш оказывается знал, что в таверне разрешено нахлебаться; помимо того, что там можно выудить информацию. Приятное с полезным. Только если за пользу положена награда, то за приятное Яровит расплатился с барыгой ударом в челюсть. После лицевого приветствия кулака, зуб последнего улетел в сторону оплеухи. Однако несколько секунд спустя бывший владелец резца упирался локтем в землю и заплетающимся языком потребовал оного не бить. При этом, пережевывая слюну с кровью, рявкнул что-то про мать и тут же пригрозил обидчику не оставить в стороне инцидент, потому как барышника поддерживают влиятельные особы. Яровит выслушал лежачего и все прекрасно понял, угостив при этом пинками.
Вышеупомянутый перекупщик должен был сообщить некие особо важные сведения об одной таинственной личности, известный под именем Соловей, но настоящее имя последнего знал лишь сам владелец птичьего прозвища. Сам же барыга обладал одинаковым талантом в обоих областях. Одна из них семантически связана с ним, но наибольшую пользу для вояки представляла вторая ипостась — барышник обладал феноменальной памятью, мог наизусть запоминать чуть ли не книги текста (какой бы сложностью повествования они не были), услышанное на месте мог точь-в-точь воспроизвести даже после ядреного бодуна. Вот только если бы он еще реже почитал трактиры, то проникнуть тайнами этих книг могла меньше народу.
С другой стороны, все было не так плохо, как могло статься. Яровит вытряс из торгаша все, что удалось вытрясти. Благо угрозы последнего скорее всего не возымели желаемого эффекта; а правило «лежачего не бьют» оказалось нарушено. И хотя витиеватая речь не совсем трезвого собеседника собрала в кучу всех родственников разом, но талант не пропьешь. И даже когда барышник пропивал нечто более материальное, его лопоухи могли раскрыть даже планируемый забегаловскими крысами переворот. Яровиту вряд ли могла пригодиться информация о заговоре грызунов, так что он настойчиво требовал рассказать тому больше по делу. Барыга и рассказывал, множество раз украшал свое повествование просто безбожным ругательством, коим можно уложить всех морских обитателей. Кроме того, тот косился на своего обидчика. Через пару минут прозаического сказания «баян» получил очередную награду, которая лишила того второго зуба. После чего его красная и еще синяя морда уперлась в землю, а рот принял дозу земли. Когда Яровит отпустил башку «сказочника», последний начал плеваться как никогда прежде и хотел даже ответить первому. Но гравитация оказалась сильнее, и он ответил сам себе. Даже после этого торговец никак не унимался и, не чувствуя боли, стремился повторить попытку нокаута. Попытка провалилась. При этом из кармана выпала кожаная папка с кожаными же шнурками. В папке теснилась бумага. Яровит молниеносно схватил потенциально важные сведения и укрыл в потайном кармане своей кожаной куртки с многочисленными заклепками. После конфискации документов, он посмотрел по сторонам, анализируя сложившуюся ситуацию. А ситуация была такова. Во-первых, это барышник, который, судя по всему, будет страшно злиться, если оставит издевки в стороне; во-вторых, эта непонятная бумага, о которой ничего не говорилось; в-третьих, это непонятная бумага, о которой ничего не говорилось могла иметь отношения к чему угодно (в том числе и к делам, в которые вояка совершенно не имел право вмешиваться). Можно и дальше специфицировать причины, сгустившие на ясном небе тучи, однако действительность заключалась в том, что торгаш точно захочет рассчитаться за украшения на своем лице и явно сломанные ребра. И все только лишь потому, что оный любил малость перебрать. Не без внимания оставался и сам Соловей. Так что пока трудолюбивый торговец собирал справки по всей округе, Соловей сам мог обратиться, в том числе к ныне битому, чем оный так интересен. Пожелтевшей же бумаге в кожаной папке, секрет которой Яровит пока не спешил разгадывать, вполне реально было обеспечить его всем необходимым.
В общем вояка не стал строить гипотезы. Сейчас он вообще не находил причин для философских размышлений. Торгаш в этот момент скорее всего уже назвал всех его предков, за что их потомок оказал тому царскую честь. Яровит поднял своего собеседника так, будто самого вытаскивал из драки. Дружелюбно похлопал по плечу, извинился за нанесенные побои и моральный ущерб, поблагодарил за сотрудничество. Наконец намекнул, что оба они через многое прошли, что оба могут снова встретиться. Все ничего и барышник бы поблагодарил своего избавителя от своего же мстительного желания, несмотря на то, что утром будет больнее, чем сейчас. Только вот интуиция торгаша подсказывали, что встретиться-то новоиспеченные приятели может быть и смогли да только не в этом мире. Последнее, на что он успел посмотреть — это чьи-то любопытные физиономии, торчавшие ровно до глаз за ближайшим домом. В этот момент он вспоминал один разговор, перед тем как в руки попала папка. Те ли это самые незнакомые или нет — уже было не важно. В голове пронеслись слова одного молодца, с котором он разговаривал тогда: «Шуйца, гляди-ка. Три дня и князек... того. А про этого вот, с кем ты шлялся, тоже расскажешь. Потвор требует отчитаться.»
Вояка резко повернул своего друга спиной к себе и через секунду хрустнула шея. Шуйца рухнул на землю как мешок с костями. Яровит уже понял, что за ним хвост и резко, как только мог рванул с места. Гнались ли за ним те два любопытных за ближайшей хатой, которая скорее всего была незанятой, остались ли дальше разглядывать или сами дали деру — этого уже он не знал и знать не хотел. А еще вояку разрывала мысль о той глупости, которую он совершил еще до того, как ему порекомендовали ныне покойного.
***
Яровит забежал в хижину, затерянную средь лесных дебрей, вдали от посторонних глаз и прочих проблем. Дверь домика он закрыл неспешно, так чтобы хлопком не привлечь внимания какого-нибудь страшного существа, например, человека, который затеял походы по грибы вдали от двора. Однако лес был наполнен своими мелодиями, так что удар двери скорее всего смешался бы с лесным оркестром, выдав одну лишь ноту. Еще две ноты Яровит ударил верхней и нижней задвижками, чтобы уж совсем обезопасится от внешних воздействий, в том числе потенциальных грибников. Спустя минуту в комнатке горела свеча, роняя густые слезы на самодельный подсвечник. Последний же обозначал середину стола из крепкой древесины. Вокруг стола на полу из той же породы дерева стояло шесть стульев, некоторые из которых оккупировали пауки. Еще одним украшением внутреннего убранства служила подстилка из одежды и соломы, что также служило доказательством убежища в целом и достаточно долгим пребыванием в частности. Других житейский удобств в комнатке не наблюдалось и не требовалось.
Стоить также отметить, что под настилом на тот самый всякий случай находился подземный ход, который вел в том числе мимо так называемой Упыриной овражины, где грибники стопроцентно не захотят тихо поохотиться. И для полной конспирации в домике просто не существовало нормальных окон. То, что ими могло быть, имело в площади четыре вершка, да и те забиты дощечкой. Яровиту и в мыслях не приходило наведываться в столь отдаленное от поселений место только для того, чтобы полюбоваться лесом; а так, если надо кого заприметить, то можно просто оторвать планку. По счастливому стечению обстоятельств причин полюбоваться пришедшими или сделать ноги «под кровать» не находилось, потому как вся ближайшая округа леса (точнее сказать кусочек леса радиусом в версту от домика) пользовалась дурной славой. Иной раз забредший в сию обитель уже не возвращался домой. И каким-нибудь днем его труп находили в непосредственной близости от овражины. Причем внешний вид тела мог свидетельствовать о том, что грибник-то не с дуба рухнул — его растерзали и немного поели. А бывало и такое, что останки и вовсе не находили, и искать их не шибко торопились; потому как их потом самих либо в том же ненадлежащем виде лицезреть, либо не лицезреть никак. Собственно говоря, все рассуждения о злых духах, о нежити не казались беспочвенными и подкреплялись не только крестьянскими домыслами. Обличить главного виновника не составляло труда даже самому отъявленному алкашу. Столица всего этого угара находилась в Упыриной овражине ( она же: навий разрез, гнилое гнездо, ) — места погребения разномастного преступного мира, самоубийц и отдельной категории психов, вылечить которых можно было только таким способом. После казни или самоказни таковых вывозили в мешках и иных вместилищах грешников только сюда, подальше от более адекватных жителей, которые едва ли могли оценить возможное их захоронение на обычном погосте. И еще больший гнев в честь такого события могли устроить Боги — нельзя предавать святой земле нечестивых. Оные сами не могли обрести покой, так что теперь они мучают смертных, нападают на всяких грибников, сосут кровь, терзают плоть, насылают болезни и иными возможностями украшают серости бытия. Само местопребывание упырей и прочих уполномоченных нечистой силы имело вид глубокого широкого оврага с выходами в обоих направлениях. Постепенно расширяясь и опускаясь с одного входа, углубление к середине начинало немного извиваться. По ходу дальнейшего выпрямления овражина становилась все меньше, как бы давая некоторую симметрию. Вся длина этой красоты достигала почти половину версты; максимальная ширина — добрая десятка аршин (прим. 1 аршина=71,12см). Вопреки людским умозаключениям, растительность внутри этого сильно вытянутого «ромба» была; хоть и реже, чем рядом с самим могильным оврагом. Никакими черными, кривыми и сочащимися зловонным соком деревьями местность не выделялась. Все те же кроны. Все та же листва. Все те же пни, иные из которых спрятаны за травой и которые могли служить причиной пикирования в яму, в гости к вурдалакам. Только лесная живность не спешила пастись средь таких же, ничем ни примечательных, деревьев и трав. Даже хищники старались держать определенное расстояние от обители помутненных разумом и духовно. Только человек способен подобраться ближе всех остальных. Например, для того, чтобы сбросить очередной мешок и по-быстрому его зарыть. А прийти надлежало после рассвета и до наступления темноты (хотя молвят, что даже днем особо усердные особи нападают на живых, правда подтверждений тому не было). Залезать старались недалеко от входа, чтобы не дай Боги не схлопотать раз и навсегда, раз уж средь бела дня есть вероятность стать животной пищей. Тем более, что в некоторые места содержали навесы из земли с травой и имелись норы — потенциальные комнаты отдыха воинственной нежити. В последние-то как-раз еще любили набивать мешки с останками или просто оставлять там, если погребать не вознамеривались. А потом эти мешки оказывались набитыми всякой травой, ветками и прочими природными стройматериалами вперемешку с костями. То ли что сохранить нужно, то ли просто в качестве комфорта, то ли еще и для некой защиты — достаточно популярные вопросы на трактирном консилиуме по данной теме, которые могли даже вызвать желания подтвердить оное физическим путем. Порой после такого желания доказательств новоиспеченный академик сам вскоре становился объектом дискуссий примененным к нему методом эшафотного узла или четырьмя конями на все четыре стороны. В общем источников пополнения в ряды упырей и прочей нечисти было хоть отбавляй. Тот, кого наказала природа либо проклят Богами; тот, кто просто так убивал людей; тот, кто не просто так убивал людей; тот, чей разум был настолько безумен, что не просто так убивал людей, а делал это с особой жестокостью и желанием; тот, кто стал предателем; а также все остальные категории, на чьи поступки нельзя просто махнуть рукой — все они становились жителями Упыриной овражины - вместилища всего самого худшего, что есть в человеке.
Стоит отметить еще одно поверье, которое также приплетают к «ромбооврагу», потому как последний считается вратами потусторонних гостей. Предание связано с душами, несущихся к живым на злых ветрах. Души, которые постоянно возвращаются из подземного мира мертвых, мира, являющемуся антиподом ирия. У него есть несколько названий: в простонародье - подземник, более научно - кощий или по-старинке — навь. А духи, затеявшие погулять по землям живых — навьи. И если упыря более-менее можно вычислить, а потом заколоть в сердце; то с навьями все сложнее. Во-первых, оные скрытны и даже чрезмерное употребление горячительного пойла не способно вызвать видение. Зато таковые обнаруживаются с помощью специального ритуала; за которым, кстати, некоторые чаровники да жрецы не брезгуют употребления чистогана для подготовки тела и храбрости духа. В общем с призраками бороться еще веселее; хоть вреда от них скорее всего еще больше, чем от упырей. Потому как последние если и покидают свое логово, то только по ночам. Зато навьи способны найти себе занятие в деревнях и городах хоть средь бела дня. Следом же может случиться все что угодно, вплоть до эпидемии. А мор забирает всех без разбору умерших в подземное царство, не считаясь ни чистотой души, ни с делами усопших. Губительное для всей нечисти солнце все же должно ослаблять невидимых негодников и считается, что в полдень светило набирает полную силу; а значит, в обед человек лучше всего может противостоять навьям и их легче изгнать. Только бы в самый разгар обряда ответственных не развезло палящими лучами; а то чего доброго ритуал легко способен превратиться в подобие трактирного консилиума или развеселого представления. Простому-то человеку, особливо трезвому, смешно вряд ли будет. Не смотря на то, что в такие моменты весь народ прячется в домах — своей крепости, защищенной от непрошеных гостей всевозможными знаками.
Хронология событий, имевших место и якобы связанных с навьим гнездом, увековечена во многих книгах. Некоторым из сохраненных летописей много сотен лет и такие анналы, как правило, хранятся в библиотеках богатых господ; либо у тех же господ, но с поправкой, что они - чаровники и жрецы. Бытует мнение, что где-то на страницах дано указание на имя того, кто впервые обратил внимание на овраг как на место захоронения преступного сообщества. Но пока ни один из мудрецов, читавших названные книги, не дал такого подтверждения. Либо же просто намек настолько туманный, что даже мудрость не способна его развеять. Один из современников Яромила, прадеда Яровита, писал, что сей некто не был ни жрецом, ни князем. Оный использовал свое колдовское влияние, ибо в те времена потворники пользовались поистине великим уважением. Но опять-таки — это исключительно предположение, основанное на стародавнем чародейском влиянии. Автор упустил и то, что сами жрецы всегда находились на особом положении, а колдуны меркли из века в век. Так что знать наверняка, кто же стал отцом-основателем навьего гнезда можно, если только жить в его эпоху, выпить эликсир бессмертия и поведать страшную правду ныне живым.
- Но однако же, Яровит, - не раз рассказывал его отец, Всеслав - чаровник не живет как живет обычный человек. Если же человеку прожить век — прожить всю жизнь, то колдун за век только наберется опыту, его колдовская сила окрепнет. Все, чему он учился, усилится многократно. Все, кого он мог боятся, теперь боятся его. Сто лет для колдуна — это испытания его возможностей, это его проверка. До момента сдачи «экзамена» колдун не представляет серьезной угрозы, хотя он все-таки колдун. Свои первые «подвиги» он совершает по истечению сорока-пятидесяти лет от начала обучения. До этого много-много книг, много-много информации и много-много практических занятий. Если у будущего потворника крыша еще не поехала, если его разум не раскололся и осколки не разлетелись, то через десятилетия начинается второй этап. Тогда этот колдун... Этого колдуна отпускают на все четыре стороны. Он сам вправе выбрать, куда идти и чем доказать свою пользу их совету. И вот он шастает по свету, приходит к другим колдунам. Те ему чем помогают. Он помогает. Лет тридцать потом этот деятель пытается сунуться везде, до чего может дотянуться. Говорят даже обычному люду помогает. Говорят, иной раз жрец обращается.
И вот уже ближе к восьмому десятку лета тот должен явится туда, откуда ушел. Да-да. Тридцать лет к тем пятидесяти. И еще добавим десять. Десятилетние детишки, как водится, сами приходят к ним. Дитё, получается, как-будто само чувствует в себе силы. Вот и приходит к стенам обители. А эти архи... в общем, эти колдуны принимают решение. Сей колдун может и к отцу придти, и спросить того согласие. Только вот, Яровит, согласия обычно и нет. Если дитё приглянулось ему, то он воздействует на родителя и тот ничего не может. Только соглашается. Если ребенок не годен, его просто оправляют восвояси. То есть станет он магом или нет — известно чуть ли не при рождении.
Так вот. Как стукнет тому лет эдак 80-90, то тогда он возвращается. А потом, Яровит, он может решать, остаться при своих или идти дальше. А, может, ему и выбора не дадут. Может, тут он и осядет. И сам потом начнет обучать. Но не сразу. Еще как минимум лет сто-двести или больше должно пройти, чтобы смог он сам выбирать, сам обучать. И так далее. Вот тебе и бессмертие. Но только стоит оно того, а, Яровит? Наша душа потом улетает в ирий. Душа же чаровника оказывается проклятой. Я тебе ведь сказал, что он «как бы должен помереть». Это «как бы» изменяет его. Смерть, Яровит, настоящая, если ты меня про это хотел спросить. Дух покидает тело и этот дух все стоящие с ним рядом могут увидеть. Затем дух возвращается в свой телесный сосуд, свое вместилище. Вместе с тем призрак уносится куда-то, за пределами нашего мира. Не в ирий, не в подземелье. Никто не знает куда. А потом он возвращается. Но этого маги не замечают. За это время на земле капает лишь секунда. Дух потворника всасывает себя силы, которые окружали его в том мире, куда он отлетел. Но сложнее понять, каким он образом туда отлетает. Колдовство. Не иначе.
И вот он, вернувшись к себе в дом, в свое тело, пробуждает его. С этого момента вряд ли такового можно назвать человеком. Точнее он все же человек, но что-то внутри него произошло. И эти изменения, Яровит, потом могут услужить зло. Потому что теперь чаровник живет, так сказать, в страхе. Не то, что он боится. Скорее нет. Но после этих перелетов когда-нибудь эти силы могут победить волшебника. И тогда он уже точно не будет человеком. Его сознание, которое с ним было и до, и после превращения, уходит. Чародей может и тысячелетие жить и не тужит. А может через несколько сотен, а то и десятков лет накрыться. И тогда мы может видеть то, что маги называют...
Всеслав, отец Яровита, впитал в сына уверенность в таком происхождении чаровников. Последний же в свою очередь, в свободное от тренировок время, попадал в огромную библиотеку, где мог довести до насыщения свое любопытство. Книг по счастью было столько, что не грех объесться. И было очень занятно вчитываться в отдельные экземпляры, которых вообще-то в книгохранилище быть не должно по ряду причин. Но так как он оказался более внимателен любой проверки, то эти книги в конечном счете оказывались у Яровита. Вот и сейчас в его руки почти честным путем попали бумаги, за которые могли и наказать, причем наказать не просто словом, но и делом. А дело доходило и до казни. В зависимости от степени запрета. На самой кожанке не было знаков, которые могли указать на хозяина или дать иной намек. Вояка сидел один среди маленькой комнаты и раскрывал папку. Лицо его просто излучало спокойствие и простоту. А еще, несмотря на внешнее умиротворение, мысли так и толкались в голове. И никакая не хотела ее покидать. Когда же Яровит увидел содержание бумаг, то по ходу ознакомления с их содержимым все более ясным становилось ближайшее будущее. И с этим будущем будет связано много людей, большинство из которых вряд ли вообще имеют хоть какое-то понимание, что грядущее готовит. Яровит читал медленно, очень-очень внимательно. Водил глазами по каждой строчке. Двигалась вся голова целиком и губы в частности. Остальное оставалось на месте, даже носом не дышал. Сын Всеслава провел к затылку рукой по волосам и отложил в сторону третий лист, в конце которого были такие предложения: «От деда к отцу. От отца к сыну. Сын сам потом поймет, что из себя оный представляет. А кое-кто из его родичей сам им и займется. Только нужно сына надо найти, Чароита». Яровит ни на грош не представлял, о каком-таком Чароите здесь говорится и что подразумевалось под перечислением ближней родни. А меж тем, перекладывая лист на лист, он улавливал некую связь (хотя и сам не понимал, как у него это выходит, возможно, подсознательно) между трагическими событиями, связанными с его родней. С его прадедом, с его отцом, а также с таинственно исчезнувшим дедом, имя которого не понятно как кануло в лету. Собственно, сей факт имел отношение к проклятию Всеслава. Так не знать имя отца мог разве что сын шлюхи. Но весь смысл содержался в сосуде, обративший забвение не только на него самого, но и весь народ. Тотальный склероз. Болезнь, рожденная наказанием. Силой, созданной неким потворником, чаровнико м. И наказание прибыло туда, куда нужно, к чертогу Всеслава. Из чего явствует, что вся вина, вся сила проклятия легла на сына, на его жену и чуть было не на внука.
Яровит, читая изъятые у Шуйцы бумаги, как-будто по кусочку начинал вспоминать одно и представлять другое. Другое то, с чем связан упомянутый прадед и что было более ста лет назад. И даже то, что скрылось за километры эпох. Весь ком увеличивался во времени и пространстве, забирая с собой всех и вся. И всё и вся в конце концов подступало к загадочному Чароиту. То, из-за чего ковалась цепь. Иными словами, бумаги имеют прямое отношение к Яровиту и чуть ли не всем его предкам, которые, наверное, еще седлали динозавров. Да что там динозавры. Плавали по море-океану в виде каких-нибудь морских чудищ, когда еще и чудищ-то не было.
Тени продолжали выплясывать по дереву, Яровит продолжал усердно изучать добытые нелегким трудом записи. Слегка отбросив бедную папку, еще хранившую небольшой запас пыли, в сторону, он аккуратно сложил прочитанную рукопись. В этой время Яровит заканчивал знакомится с очередной порцией интересности. Всего перед ним лежало штук тридцать вырванных страниц, которые, должно быть, вырваны из книги. Причем вырваны не в спешке, аккуратно, прямо под линейку. Вырезан именно этот фрагмент книги и сделано было по указке кого-то. Кого-то, кто очень хочет нагнать армию черных туч на родословную Всеславича.
Очередная порция порыва ветра хлестанула по лицу. Человек, напоминающий война, буквально перелетел через высокий деревянный забор, стеной окружающий поселение. Стояла глубокая ночь, на улице было по-осеннему холодно. Издали слышны приглушенные праздные возгласы толпы, оказавшую местному трактиру честь своим присутствием. Праздник-то был или день граненого стакана — таверна ни дня не пустовала. Это как выгодно отражалось на благосостоянии трактирщика и его семьи, так и одаривало зрелищами аборигенов и приезжих. Однако порой такие представления заканчивались для одной стороны встречей с предками, для другой не менее веселее — петлей на шею; избранных четвертовали. Правда иных приветствовали почестями после поединка, поелику говорили о правде на их стороне. Бывали в том заведении и такие достопримечательности, с которыми приходилось иметь дело похожему на война человеку, Яровиту.
Яровит старался отправить все плохие домыслы подальше от себя самого, но забыть недавние события не представлялось возможным. Еще не прошел час с того момента как он отправил в далекие дали барыгу; но тучи уже сгущались, несмотря на то, что сейчас не небо рассыпались звезды. А все дело в том, что торгаш оказывается знал, что в таверне разрешено нахлебаться; помимо того, что там можно выудить информацию. Приятное с полезным. Только если за пользу положена награда, то за приятное Яровит расплатился с барыгой ударом в челюсть. После лицевого приветствия кулака, зуб последнего улетел в сторону оплеухи. Однако несколько секунд спустя бывший владелец резца упирался локтем в землю и заплетающимся языком потребовал оного не бить. При этом, пережевывая слюну с кровью, рявкнул что-то про мать и тут же пригрозил обидчику не оставить в стороне инцидент, потому как барышника поддерживают влиятельные особы. Яровит выслушал лежачего и все прекрасно понял, угостив при этом пинками.
Вышеупомянутый перекупщик должен был сообщить некие особо важные сведения об одной таинственной личности, известный под именем Соловей, но настоящее имя последнего знал лишь сам владелец птичьего прозвища. Сам же барыга обладал одинаковым талантом в обоих областях. Одна из них семантически связана с ним, но наибольшую пользу для вояки представляла вторая ипостась — барышник обладал феноменальной памятью, мог наизусть запоминать чуть ли не книги текста (какой бы сложностью повествования они не были), услышанное на месте мог точь-в-точь воспроизвести даже после ядреного бодуна. Вот только если бы он еще реже почитал трактиры, то проникнуть тайнами этих книг могла меньше народу.
С другой стороны, все было не так плохо, как могло статься. Яровит вытряс из торгаша все, что удалось вытрясти. Благо угрозы последнего скорее всего не возымели желаемого эффекта; а правило «лежачего не бьют» оказалось нарушено. И хотя витиеватая речь не совсем трезвого собеседника собрала в кучу всех родственников разом, но талант не пропьешь. И даже когда барышник пропивал нечто более материальное, его лопоухи могли раскрыть даже планируемый забегаловскими крысами переворот. Яровиту вряд ли могла пригодиться информация о заговоре грызунов, так что он настойчиво требовал рассказать тому больше по делу. Барыга и рассказывал, множество раз украшал свое повествование просто безбожным ругательством, коим можно уложить всех морских обитателей. Кроме того, тот косился на своего обидчика. Через пару минут прозаического сказания «баян» получил очередную награду, которая лишила того второго зуба. После чего его красная и еще синяя морда уперлась в землю, а рот принял дозу земли. Когда Яровит отпустил башку «сказочника», последний начал плеваться как никогда прежде и хотел даже ответить первому. Но гравитация оказалась сильнее, и он ответил сам себе. Даже после этого торговец никак не унимался и, не чувствуя боли, стремился повторить попытку нокаута. Попытка провалилась. При этом из кармана выпала кожаная папка с кожаными же шнурками. В папке теснилась бумага. Яровит молниеносно схватил потенциально важные сведения и укрыл в потайном кармане своей кожаной куртки с многочисленными заклепками. После конфискации документов, он посмотрел по сторонам, анализируя сложившуюся ситуацию. А ситуация была такова. Во-первых, это барышник, который, судя по всему, будет страшно злиться, если оставит издевки в стороне; во-вторых, эта непонятная бумага, о которой ничего не говорилось; в-третьих, это непонятная бумага, о которой ничего не говорилось могла иметь отношения к чему угодно (в том числе и к делам, в которые вояка совершенно не имел право вмешиваться). Можно и дальше специфицировать причины, сгустившие на ясном небе тучи, однако действительность заключалась в том, что торгаш точно захочет рассчитаться за украшения на своем лице и явно сломанные ребра. И все только лишь потому, что оный любил малость перебрать. Не без внимания оставался и сам Соловей. Так что пока трудолюбивый торговец собирал справки по всей округе, Соловей сам мог обратиться, в том числе к ныне битому, чем оный так интересен. Пожелтевшей же бумаге в кожаной папке, секрет которой Яровит пока не спешил разгадывать, вполне реально было обеспечить его всем необходимым.
В общем вояка не стал строить гипотезы. Сейчас он вообще не находил причин для философских размышлений. Торгаш в этот момент скорее всего уже назвал всех его предков, за что их потомок оказал тому царскую честь. Яровит поднял своего собеседника так, будто самого вытаскивал из драки. Дружелюбно похлопал по плечу, извинился за нанесенные побои и моральный ущерб, поблагодарил за сотрудничество. Наконец намекнул, что оба они через многое прошли, что оба могут снова встретиться. Все ничего и барышник бы поблагодарил своего избавителя от своего же мстительного желания, несмотря на то, что утром будет больнее, чем сейчас. Только вот интуиция торгаша подсказывали, что встретиться-то новоиспеченные приятели может быть и смогли да только не в этом мире. Последнее, на что он успел посмотреть — это чьи-то любопытные физиономии, торчавшие ровно до глаз за ближайшим домом. В этот момент он вспоминал один разговор, перед тем как в руки попала папка. Те ли это самые незнакомые или нет — уже было не важно. В голове пронеслись слова одного молодца, с котором он разговаривал тогда: «Шуйца, гляди-ка. Три дня и князек... того. А про этого вот, с кем ты шлялся, тоже расскажешь. Потвор требует отчитаться.»
Вояка резко повернул своего друга спиной к себе и через секунду хрустнула шея. Шуйца рухнул на землю как мешок с костями. Яровит уже понял, что за ним хвост и резко, как только мог рванул с места. Гнались ли за ним те два любопытных за ближайшей хатой, которая скорее всего была незанятой, остались ли дальше разглядывать или сами дали деру — этого уже он не знал и знать не хотел. А еще вояку разрывала мысль о той глупости, которую он совершил еще до того, как ему порекомендовали ныне покойного.
***
Яровит забежал в хижину, затерянную средь лесных дебрей, вдали от посторонних глаз и прочих проблем. Дверь домика он закрыл неспешно, так чтобы хлопком не привлечь внимания какого-нибудь страшного существа, например, человека, который затеял походы по грибы вдали от двора. Однако лес был наполнен своими мелодиями, так что удар двери скорее всего смешался бы с лесным оркестром, выдав одну лишь ноту. Еще две ноты Яровит ударил верхней и нижней задвижками, чтобы уж совсем обезопасится от внешних воздействий, в том числе потенциальных грибников. Спустя минуту в комнатке горела свеча, роняя густые слезы на самодельный подсвечник. Последний же обозначал середину стола из крепкой древесины. Вокруг стола на полу из той же породы дерева стояло шесть стульев, некоторые из которых оккупировали пауки. Еще одним украшением внутреннего убранства служила подстилка из одежды и соломы, что также служило доказательством убежища в целом и достаточно долгим пребыванием в частности. Других житейский удобств в комнатке не наблюдалось и не требовалось.
Стоить также отметить, что под настилом на тот самый всякий случай находился подземный ход, который вел в том числе мимо так называемой Упыриной овражины, где грибники стопроцентно не захотят тихо поохотиться. И для полной конспирации в домике просто не существовало нормальных окон. То, что ими могло быть, имело в площади четыре вершка, да и те забиты дощечкой. Яровиту и в мыслях не приходило наведываться в столь отдаленное от поселений место только для того, чтобы полюбоваться лесом; а так, если надо кого заприметить, то можно просто оторвать планку. По счастливому стечению обстоятельств причин полюбоваться пришедшими или сделать ноги «под кровать» не находилось, потому как вся ближайшая округа леса (точнее сказать кусочек леса радиусом в версту от домика) пользовалась дурной славой. Иной раз забредший в сию обитель уже не возвращался домой. И каким-нибудь днем его труп находили в непосредственной близости от овражины. Причем внешний вид тела мог свидетельствовать о том, что грибник-то не с дуба рухнул — его растерзали и немного поели. А бывало и такое, что останки и вовсе не находили, и искать их не шибко торопились; потому как их потом самих либо в том же ненадлежащем виде лицезреть, либо не лицезреть никак. Собственно говоря, все рассуждения о злых духах, о нежити не казались беспочвенными и подкреплялись не только крестьянскими домыслами. Обличить главного виновника не составляло труда даже самому отъявленному алкашу. Столица всего этого угара находилась в Упыриной овражине ( она же: навий разрез, гнилое гнездо, ) — места погребения разномастного преступного мира, самоубийц и отдельной категории психов, вылечить которых можно было только таким способом. После казни или самоказни таковых вывозили в мешках и иных вместилищах грешников только сюда, подальше от более адекватных жителей, которые едва ли могли оценить возможное их захоронение на обычном погосте. И еще больший гнев в честь такого события могли устроить Боги — нельзя предавать святой земле нечестивых. Оные сами не могли обрести покой, так что теперь они мучают смертных, нападают на всяких грибников, сосут кровь, терзают плоть, насылают болезни и иными возможностями украшают серости бытия. Само местопребывание упырей и прочих уполномоченных нечистой силы имело вид глубокого широкого оврага с выходами в обоих направлениях. Постепенно расширяясь и опускаясь с одного входа, углубление к середине начинало немного извиваться. По ходу дальнейшего выпрямления овражина становилась все меньше, как бы давая некоторую симметрию. Вся длина этой красоты достигала почти половину версты; максимальная ширина — добрая десятка аршин (прим. 1 аршина=71,12см). Вопреки людским умозаключениям, растительность внутри этого сильно вытянутого «ромба» была; хоть и реже, чем рядом с самим могильным оврагом. Никакими черными, кривыми и сочащимися зловонным соком деревьями местность не выделялась. Все те же кроны. Все та же листва. Все те же пни, иные из которых спрятаны за травой и которые могли служить причиной пикирования в яму, в гости к вурдалакам. Только лесная живность не спешила пастись средь таких же, ничем ни примечательных, деревьев и трав. Даже хищники старались держать определенное расстояние от обители помутненных разумом и духовно. Только человек способен подобраться ближе всех остальных. Например, для того, чтобы сбросить очередной мешок и по-быстрому его зарыть. А прийти надлежало после рассвета и до наступления темноты (хотя молвят, что даже днем особо усердные особи нападают на живых, правда подтверждений тому не было). Залезать старались недалеко от входа, чтобы не дай Боги не схлопотать раз и навсегда, раз уж средь бела дня есть вероятность стать животной пищей. Тем более, что в некоторые места содержали навесы из земли с травой и имелись норы — потенциальные комнаты отдыха воинственной нежити. В последние-то как-раз еще любили набивать мешки с останками или просто оставлять там, если погребать не вознамеривались. А потом эти мешки оказывались набитыми всякой травой, ветками и прочими природными стройматериалами вперемешку с костями. То ли что сохранить нужно, то ли просто в качестве комфорта, то ли еще и для некой защиты — достаточно популярные вопросы на трактирном консилиуме по данной теме, которые могли даже вызвать желания подтвердить оное физическим путем. Порой после такого желания доказательств новоиспеченный академик сам вскоре становился объектом дискуссий примененным к нему методом эшафотного узла или четырьмя конями на все четыре стороны. В общем источников пополнения в ряды упырей и прочей нечисти было хоть отбавляй. Тот, кого наказала природа либо проклят Богами; тот, кто просто так убивал людей; тот, кто не просто так убивал людей; тот, чей разум был настолько безумен, что не просто так убивал людей, а делал это с особой жестокостью и желанием; тот, кто стал предателем; а также все остальные категории, на чьи поступки нельзя просто махнуть рукой — все они становились жителями Упыриной овражины - вместилища всего самого худшего, что есть в человеке.
Стоит отметить еще одно поверье, которое также приплетают к «ромбооврагу», потому как последний считается вратами потусторонних гостей. Предание связано с душами, несущихся к живым на злых ветрах. Души, которые постоянно возвращаются из подземного мира мертвых, мира, являющемуся антиподом ирия. У него есть несколько названий: в простонародье - подземник, более научно - кощий или по-старинке — навь. А духи, затеявшие погулять по землям живых — навьи. И если упыря более-менее можно вычислить, а потом заколоть в сердце; то с навьями все сложнее. Во-первых, оные скрытны и даже чрезмерное употребление горячительного пойла не способно вызвать видение. Зато таковые обнаруживаются с помощью специального ритуала; за которым, кстати, некоторые чаровники да жрецы не брезгуют употребления чистогана для подготовки тела и храбрости духа. В общем с призраками бороться еще веселее; хоть вреда от них скорее всего еще больше, чем от упырей. Потому как последние если и покидают свое логово, то только по ночам. Зато навьи способны найти себе занятие в деревнях и городах хоть средь бела дня. Следом же может случиться все что угодно, вплоть до эпидемии. А мор забирает всех без разбору умерших в подземное царство, не считаясь ни чистотой души, ни с делами усопших. Губительное для всей нечисти солнце все же должно ослаблять невидимых негодников и считается, что в полдень светило набирает полную силу; а значит, в обед человек лучше всего может противостоять навьям и их легче изгнать. Только бы в самый разгар обряда ответственных не развезло палящими лучами; а то чего доброго ритуал легко способен превратиться в подобие трактирного консилиума или развеселого представления. Простому-то человеку, особливо трезвому, смешно вряд ли будет. Не смотря на то, что в такие моменты весь народ прячется в домах — своей крепости, защищенной от непрошеных гостей всевозможными знаками.
Хронология событий, имевших место и якобы связанных с навьим гнездом, увековечена во многих книгах. Некоторым из сохраненных летописей много сотен лет и такие анналы, как правило, хранятся в библиотеках богатых господ; либо у тех же господ, но с поправкой, что они - чаровники и жрецы. Бытует мнение, что где-то на страницах дано указание на имя того, кто впервые обратил внимание на овраг как на место захоронения преступного сообщества. Но пока ни один из мудрецов, читавших названные книги, не дал такого подтверждения. Либо же просто намек настолько туманный, что даже мудрость не способна его развеять. Один из современников Яромила, прадеда Яровита, писал, что сей некто не был ни жрецом, ни князем. Оный использовал свое колдовское влияние, ибо в те времена потворники пользовались поистине великим уважением. Но опять-таки — это исключительно предположение, основанное на стародавнем чародейском влиянии. Автор упустил и то, что сами жрецы всегда находились на особом положении, а колдуны меркли из века в век. Так что знать наверняка, кто же стал отцом-основателем навьего гнезда можно, если только жить в его эпоху, выпить эликсир бессмертия и поведать страшную правду ныне живым.
- Но однако же, Яровит, - не раз рассказывал его отец, Всеслав - чаровник не живет как живет обычный человек. Если же человеку прожить век — прожить всю жизнь, то колдун за век только наберется опыту, его колдовская сила окрепнет. Все, чему он учился, усилится многократно. Все, кого он мог боятся, теперь боятся его. Сто лет для колдуна — это испытания его возможностей, это его проверка. До момента сдачи «экзамена» колдун не представляет серьезной угрозы, хотя он все-таки колдун. Свои первые «подвиги» он совершает по истечению сорока-пятидесяти лет от начала обучения. До этого много-много книг, много-много информации и много-много практических занятий. Если у будущего потворника крыша еще не поехала, если его разум не раскололся и осколки не разлетелись, то через десятилетия начинается второй этап. Тогда этот колдун... Этого колдуна отпускают на все четыре стороны. Он сам вправе выбрать, куда идти и чем доказать свою пользу их совету. И вот он шастает по свету, приходит к другим колдунам. Те ему чем помогают. Он помогает. Лет тридцать потом этот деятель пытается сунуться везде, до чего может дотянуться. Говорят даже обычному люду помогает. Говорят, иной раз жрец обращается.
И вот уже ближе к восьмому десятку лета тот должен явится туда, откуда ушел. Да-да. Тридцать лет к тем пятидесяти. И еще добавим десять. Десятилетние детишки, как водится, сами приходят к ним. Дитё, получается, как-будто само чувствует в себе силы. Вот и приходит к стенам обители. А эти архи... в общем, эти колдуны принимают решение. Сей колдун может и к отцу придти, и спросить того согласие. Только вот, Яровит, согласия обычно и нет. Если дитё приглянулось ему, то он воздействует на родителя и тот ничего не может. Только соглашается. Если ребенок не годен, его просто оправляют восвояси. То есть станет он магом или нет — известно чуть ли не при рождении.
Так вот. Как стукнет тому лет эдак 80-90, то тогда он возвращается. А потом, Яровит, он может решать, остаться при своих или идти дальше. А, может, ему и выбора не дадут. Может, тут он и осядет. И сам потом начнет обучать. Но не сразу. Еще как минимум лет сто-двести или больше должно пройти, чтобы смог он сам выбирать, сам обучать. И так далее. Вот тебе и бессмертие. Но только стоит оно того, а, Яровит? Наша душа потом улетает в ирий. Душа же чаровника оказывается проклятой. Я тебе ведь сказал, что он «как бы должен помереть». Это «как бы» изменяет его. Смерть, Яровит, настоящая, если ты меня про это хотел спросить. Дух покидает тело и этот дух все стоящие с ним рядом могут увидеть. Затем дух возвращается в свой телесный сосуд, свое вместилище. Вместе с тем призрак уносится куда-то, за пределами нашего мира. Не в ирий, не в подземелье. Никто не знает куда. А потом он возвращается. Но этого маги не замечают. За это время на земле капает лишь секунда. Дух потворника всасывает себя силы, которые окружали его в том мире, куда он отлетел. Но сложнее понять, каким он образом туда отлетает. Колдовство. Не иначе.
И вот он, вернувшись к себе в дом, в свое тело, пробуждает его. С этого момента вряд ли такового можно назвать человеком. Точнее он все же человек, но что-то внутри него произошло. И эти изменения, Яровит, потом могут услужить зло. Потому что теперь чаровник живет, так сказать, в страхе. Не то, что он боится. Скорее нет. Но после этих перелетов когда-нибудь эти силы могут победить волшебника. И тогда он уже точно не будет человеком. Его сознание, которое с ним было и до, и после превращения, уходит. Чародей может и тысячелетие жить и не тужит. А может через несколько сотен, а то и десятков лет накрыться. И тогда мы может видеть то, что маги называют...
Всеслав, отец Яровита, впитал в сына уверенность в таком происхождении чаровников. Последний же в свою очередь, в свободное от тренировок время, попадал в огромную библиотеку, где мог довести до насыщения свое любопытство. Книг по счастью было столько, что не грех объесться. И было очень занятно вчитываться в отдельные экземпляры, которых вообще-то в книгохранилище быть не должно по ряду причин. Но так как он оказался более внимателен любой проверки, то эти книги в конечном счете оказывались у Яровита. Вот и сейчас в его руки почти честным путем попали бумаги, за которые могли и наказать, причем наказать не просто словом, но и делом. А дело доходило и до казни. В зависимости от степени запрета. На самой кожанке не было знаков, которые могли указать на хозяина или дать иной намек. Вояка сидел один среди маленькой комнаты и раскрывал папку. Лицо его просто излучало спокойствие и простоту. А еще, несмотря на внешнее умиротворение, мысли так и толкались в голове. И никакая не хотела ее покидать. Когда же Яровит увидел содержание бумаг, то по ходу ознакомления с их содержимым все более ясным становилось ближайшее будущее. И с этим будущем будет связано много людей, большинство из которых вряд ли вообще имеют хоть какое-то понимание, что грядущее готовит. Яровит читал медленно, очень-очень внимательно. Водил глазами по каждой строчке. Двигалась вся голова целиком и губы в частности. Остальное оставалось на месте, даже носом не дышал. Сын Всеслава провел к затылку рукой по волосам и отложил в сторону третий лист, в конце которого были такие предложения: «От деда к отцу. От отца к сыну. Сын сам потом поймет, что из себя оный представляет. А кое-кто из его родичей сам им и займется. Только нужно сына надо найти, Чароита». Яровит ни на грош не представлял, о каком-таком Чароите здесь говорится и что подразумевалось под перечислением ближней родни. А меж тем, перекладывая лист на лист, он улавливал некую связь (хотя и сам не понимал, как у него это выходит, возможно, подсознательно) между трагическими событиями, связанными с его родней. С его прадедом, с его отцом, а также с таинственно исчезнувшим дедом, имя которого не понятно как кануло в лету. Собственно, сей факт имел отношение к проклятию Всеслава. Так не знать имя отца мог разве что сын шлюхи. Но весь смысл содержался в сосуде, обративший забвение не только на него самого, но и весь народ. Тотальный склероз. Болезнь, рожденная наказанием. Силой, созданной неким потворником, чаровнико м. И наказание прибыло туда, куда нужно, к чертогу Всеслава. Из чего явствует, что вся вина, вся сила проклятия легла на сына, на его жену и чуть было не на внука.
Яровит, читая изъятые у Шуйцы бумаги, как-будто по кусочку начинал вспоминать одно и представлять другое. Другое то, с чем связан упомянутый прадед и что было более ста лет назад. И даже то, что скрылось за километры эпох. Весь ком увеличивался во времени и пространстве, забирая с собой всех и вся. И всё и вся в конце концов подступало к загадочному Чароиту. То, из-за чего ковалась цепь. Иными словами, бумаги имеют прямое отношение к Яровиту и чуть ли не всем его предкам, которые, наверное, еще седлали динозавров. Да что там динозавры. Плавали по море-океану в виде каких-нибудь морских чудищ, когда еще и чудищ-то не было.
Тени продолжали выплясывать по дереву, Яровит продолжал усердно изучать добытые нелегким трудом записи. Слегка отбросив бедную папку, еще хранившую небольшой запас пыли, в сторону, он аккуратно сложил прочитанную рукопись. В этой время Яровит заканчивал знакомится с очередной порцией интересности. Всего перед ним лежало штук тридцать вырванных страниц, которые, должно быть, вырваны из книги. Причем вырваны не в спешке, аккуратно, прямо под линейку. Вырезан именно этот фрагмент книги и сделано было по указке кого-то. Кого-то, кто очень хочет нагнать армию черных туч на родословную Всеславича.
К слову сказать. Надеюсь продолжить, редактировать. Коллеги по работе сказал, слишком сложно читать. Использую совокупность своих знаний, а интересуюсь практически всем. В последнее время исключительно славянским язычеством, но с научной точки зрения. Мое мнение - у человека должна быть своя вера и обязательно должна быть. И главное в сердце.
Обновил от 9 мая 2015г. Ток начала немного сформировал. Даже практически карту мира придумал. Одни ток думы - когда ж реализую.
Последнее редактирование:
