Любимые стихотворения: цитаты и впечатления

[Boushev]

Бродский.

Спасибо Вам, но я очень не люблю Бродского.
Кстати, парадоксальная ситуация, вот сейчас ее осмысляю. Фактически самый нелюбимый мой поэт второй половины двадцатого - это Бродский. Самое любимое у меня поэтическое произведение этого периода - снова поэма Бродского.

Спойлер

I
Пока ты пела, осень наступила.
Лучина печку растопила.
Пока ты пела и летала,
похолодало.
Теперь ты медленно ползешь по глади
замызганной плиты, не глядя
туда, откуда ты взялась в апреле.
Теперь ты еле
передвигаешься. И ничего не стоит
убить тебя. Но, как историк,
смерть для которого скучней, чем мука,
я медлю, муха.
II
Пока ты пела и летала, листья
попадали. И легче литься
воде на землю, чтоб назад из лужи
воззриться вчуже.
А ты, видать, совсем ослепла. Можно
представить цвет крупинки мозга,
померкшей от твоей, брусчатке
сродни, сетчатки,
и содрогнуться. Но тебя, пожалуй,
устраивает дух лежалый
жилья, зеленых штор понурость.
Жизнь затянулась.
III
Ах, цокотуха, потерявши юркость,
ты выглядишь, как старый юнкерс,
как черный кадр документальный
эпохи дальней.
Не ты ли заполночь там то и дело
над люлькою моей гудела,
гонимая в оконной раме
прожекторами?
А нынче, милая, мой желтый ноготь
брюшко твое горазд потрогать,
и ты не вздрагиваешь от испуга,
жужжа, подруга.
IV
Пока ты пела, за окошком серость
усилилась. И дверь расселась
в пазах от сырости. И мерзнут пятки.
Мой дом в упадке.
Но не пленить тебя не пирамидой
фаянсовой давно не мытой
посуды в раковине, ни палаткой
сахары сладкой.
Тебе не до того. Тебе не
до мельхиоровой их дребедени;
с ней связываться -- себе дороже.
Мне, впрочем, тоже.
V
Как старомодны твои крылья, лапки!
В них чудится вуаль прабабки,
смешавшаяся с позавчерашней
французской башней -- --
век номер девятнадцать, словом.
Но, сравнивая с тем и овом
тебя, я обращаю в прибыль
твою погибель,
подталкивая ручкой подлой
тебя к бесплотной мысли, к полной
неосязаемости раньше срока.
Прости: жестоко.
VI
О чем ты грезишь? О своих избитых,
но не расчитанных никем орбитах?
О букве шестирукой, ради
тебя в тетради
расхристанной на месте плоском
кириллициным отголоском
единственным, чей цвет, бывало,
ты узнавала
и вспархивала. А теперь, слепая,
не реагируешь ты, уступая
плацдарм живым брюнеткам, женским
ужимкам, жестам.
VII
Пока ты пела и летала, птицы
отсюда отбыли. В ручьях плотицы
убавилось, и в рощах пусто.
Хрустит капуста
в полях от холода, хотя одета
по-зимнему. И бомбой где-то
будильник тикает, лицом не точен,
и взрыв просрочен.
А больше -- ничего не слышно.
Дома отбрасывают свет покрышно
обратно в облако. Трава пожухла.
Немного жутко.
VIII
И только двое нас теперь -- заразы
разносчиков. Микробы, фразы
равно способны поражать живое.
Нас только двое:
твое страшащееся смерти тельце,
мои, играющие в земледельца
с образованием, примерно восемь
пудов. Плюс осень.
Совсем испортилась твоя жужжалка!
Но времени себя не жалко
на нас растрачивать. Скажи спасибо,
что -- неспесиво,
IX
что совершенно небрезгливо, либо --
не чувствует, какая липа
ему подсовывается в виде вялых
больших и малых
пархатостей. Ты отлеталась.
Для времени, однако, старость
и молодость неразличимы.
Ему причины
и следствия чужды де-юре,
а данные в миниатюре --
тем более. Как пальцам в спешке --
орлы и решки.
X
Оно, пока ты там себе мелькала
под лампочкою вполнакала,
спасаясь от меня в стропила,
таким же было,
как и сейчас, когда с бесцветной пылью
ты сблизилась, благодаря бессилью
и отношению ко мне. Не думай
с тоской угрюмой,
что мне оно -- большой союзник.
Глянь, милая, я -- твой соузник,
подельник, закадычный кореш;
срок не ускоришь.
XI
Снаружи осень. Злополучье голых
ветвей кизиловых. Как при монголах:
брак серой низкорослой расы
и желтой массы.
Верней -- сношения. И никому нет дела
до нас с тобой. Мной овладело
оцепенение -- сиречь, твой вирус.
Ты б удивилась,
узнав, как сильно заражает сонность
и безразличие рождая, склонность
расплачиваться с планетой
ее монетой.
XII
Не умирай! сопротивляйся, ползай!
Существовать не интересно с пользой.
Тем паче, для себя: казенной.
Честней без оной
смущать календари и числа
присутствием, лишенным смысла,
доказывая посторонним,
что жизнь -- синоним
небытия и нарушенья правил.
Будь помоложе ты, я б взор направил
туда, где этого в избытке. Ты же
стара и ближе.
XIII
Теперь нас двое, и окно с поддувом.
Дождь стекла пробует нетвердым клювом,
нас заштриховывая без нажима.
Ты недвижима.
Нас двое, стало быть. По крайней мере,
когда ты кончишься, я факт потери
отмечу мысленно -- что будет эхом
твоих с успехом
когда-то выполненных мертвых петель.
Смерть, знаешь, если есть свидетель,
отчетливее ставит точку,
чем в одиночку.
XIV
Надеюсь все же, что тебе не больно.
Боль места требует и лишь окольно
к тебе могла бы подобраться, с тыла
накрыть. Что было бы,
видимо, моей рукою.
Но пальцы заняты пером, строкою,
чернильницей. Не умирай, покуда
не слишком худо,
покамест дергаешься. Ах, гумозка!
Плевать на состоянье мозга:
вещь, вышедшая из повиновенья,
как то мгновенье,
XV
по-своему прекрасна. То есть,
заслуживает, удостоясь
овации наоборот, продлиться.
Страх суть таблица
зависимостей между личной
беспомощностью тел и лишней
секундой. Выражаясь сухо,
я, цокотуха,
пожертвовать своей согласен.
Но вроде этот жест напрасен:
сдает твоя шестерка, Шива.
Тебе паршиво.
XVI
В провалах памяти, в ее подвалах,
среди ее сокровищ -- палых,
растаявших и проч. (вообще их
ни при кощеях
не пересчитывали, ни, тем паче,
позднее) среди этой сдачи
с существования, приют нежесткий
твоею тезкой
неполною, по кличке Муза,
уже готовится. Отсюда, муха,
длинноты эти, эта как бы свита
букв, алфавита.
XVII
Снаружи пасмурно. Мой орган тренья
о вещи в комнате, по кличке зренье,
сосредоточивается на обоях.
Увы, с собой их
узор насиженный ты взять не в силах,
чтоб ошарашить серафимов хилых
там, в эмпиреях, где царит молитва,
идеей ритма
и повторимости, с их колокольни --
бессмысленной, берущей корни
в отчаяньи, им -- насекомым
туч -- незнакомом.
XVIII
Чем это кончится? Мушиным Раем?
Той пасекой, верней -- сараем,
где над малиновым вареньем сонным
кружатся сонмом
твои предшественницы, издавая
звук поздней осени, как мостовая
в провинции. Но дверь откроем --
и бледным роем
они рванутся мимо нас обратно
в действительность, ее опрятно
укутывая в плотный саван
зимы -- тем самым
XIX
подчеркивая -- благодаря мельканью, --
что души обладают тканью,
материей, судьбой в пейзаже;
что, цвета сажи,
вещь в колере -- чем бить баклуши --
меняется. Что, в сумме, души
любое превосходят племя.
Что цвет есть время
или стремление за ним угнаться,
великого Галикарнасца
цитируя то в фас, то в профиль
холмов и кровель.
XX
Отпрянув перед бледным вихрем,
узнаю ли тебя я в ихнем
заведомо крылатом войске?
И ты по-свойски
спланируешь на мой затылок,
соскучившись вдали опилок,
чьим шорохом весь мир морочим?
Едва ли. Впрочем,
дав дуба позже всех -- столетней! --
ты, милая, меж них последней
окажешься. И если примут,
то местный климат
XXI
с его капризами в расчет принявши,
спешащую сквозь воздух в наши
пределы я тебя увижу
весной, чью жижу
топча, подумаю: звезда сорвалась,
и, преодолевая вялость,
рукою вслед махну. Однако
не Зодиака
то будет жертвой, но твоей душою,
летящею совпасть с чужою
личинкой, чтоб явить навозу
метаморфозу.. 1985

Это "Муха" - я ее двинул под спойлер, потому что она дюже большая. Я Бродского перечитал вдоль и поперек (почти). Мне совсем не нравится его пафос, романтический или политический. За одно только "Хочу чтоб дали, Бога ради, как в шапку брошенную медь, родившемуся в Ленинграде в Санкт-Питербурге умереть" его уже уважать как поэта трудно. Но вот за "Муху" Бродскому реально спасибо. Я все ему прощу за "Муху".
PS Что то не поучалось текст "Мухи" копировать разделенными строками. Делил вручную. Мог накосячить с испуга.
PPS а люблю "Муху" за беспредметность и, одновременно за то, что это обо всем на свете.

 

[Boushev]

Владимир Солоухин
"Чаепитие рядом с птицей, сидящей в клетке".
Поразительная работа замечательного поэта.

Спойлер

Женщинa меня угощaлa чaем,
А дверь нa бaлкон былa открытa.
Нa бaлконе стоялa клеткa,
В клетке сиделa птицa.
Вот экспозиция.
Некоторые подробности и детaли.
К чaю было клюквенное вaренье,
Конфеты "Кaрaкум"
И печенье
Под нaзвaнием "Крымскaя смесь".
Чaй был горячий, крепкий.
Мы пили его из фaрфоровых чaшек,
В чем, конечно, особaя прелесть
Есть.
Женщинa без умолку говорилa.
Онa былa одинокa, онa стрaдaлa.
Онa хотелa, чтобы я, зaшедший случaйно,
Понял все ее тридцaтивосьмилетнее отчaянье.
Но рaзницa состоялa в том,
Что онa говорилa, глядя нa скaтерть,
Нa свои, теребящие скaтерть, руки,
А я ее слушaл, глядя нa клетку,
Нa птицу, сидящую в клетке
И производящую щебечущие звуки.
Я не очень хорошо рaзбирaюсь в птицaх,
Но, кaжется, это был просто чижик.
Клеткa вся из тонких и крепких проволок,
Кaк бы сквознaя,
С округлой крышей,
С переклaдинкaми,
Укрепленными нa рaзной высоте,
С кормушкой (нaлить водички)
И с шустрой птичкой
При клювике, крылышкaх и хвосте.
Бaлкон с перилaми, с клеткой, с птицей
Пaрил нa высоте двенaдцaтого этaжa.
Громоздясь домaми, лежaлa вокруг столицa.
Нa деревья приходилось смотреть не снизу, a сверху.
Был мaй, и зелень былa свежa.
По перилaм бaлконa сновaли возбужденные воробьишки.
Они прилетaли к пленнице в гости.
Посочувствовaть,
Поделиться птичьими новостями.
Впрочем, возможно, их привлеклa кормушкa,
Конопляное семя, подсолнухи.
Но, увы, - не достaть.
Я нaблюдaл зa их мaневрaми,
Я слушaл их оживленное чирикaнье,
А женщинa зa столом продолжaлa стрaдaть.
- Ты понимaешь, я одинокa.
Мне тридцaть восемь.
Ждaть больше нечего. Он звонит тaк редко…
(Чижик семечко рaсклюет и бросит,
Рaсклюет и бросит,
Воробьишки все это видят,
Но, увы, - не пускaет клеткa.)
Ты понимaешь, я измучилaсь, я устaлa.
Годы проходят, жизнь проходит,
Кaк зa нее ни держись…
(Чижик снует по клетке,
То вспорхнет нa верхнюю переклaдину,
Под сaмую округлую крышу,
То опять спускaется вниз.)
То ли мне нaдоело его бессмысленное порхaнье,
То ли просто из безотчетного озорствa
(Зaчем-то дaется же пaрa крыл!),
Едвa хозяйкa нa минуточку отлучилaсь,
Я с ловкостью профессионaльного диверсaнтa
Подскочил
И мaленькую дверцу в клетке открыл.
Я открыл совсем небольшую дверцу,
Тaкую же проволочную,
Кaк и все остaльные стены.
Дверцa смотрелa в сторону городa,
В сторону воздухa,
В сторону небa,
В сторону дaлекого горизонтa,
Который был в этот чaс крaсновaт и светел.
Оттудa,
Поверх домов и деревьев,
Прилетaл к рaскрытой дверце
Слaдчaйший весенний ветер.
Хозяйкa вернулaсь со свежим чaем.
- Ты понимaешь,
Я ведь, в общем-то, ничего не требую…
(Ах, кaк выпорхнет сейчaс из неволи
Чижик в открытую мною дверцу!)
…Ты понимaешь,
Тaк одиноко, темно и больно,
А он… А он - человек без сердцa.
Кaк живу я? Службa. Домaшние хлопоты…
(Вот сейчaс увидит, что - воля, воля!
Сейчaс зaметит, что дверь открытa.
Посидев нa порожке и оглядевшись,
Вспорхнет нa бaлконную зaгородку,
А тaм… вон дерево, вон другое,
А тaм горизонт крaсновaт и светел.
Пропорхнул.
Посидел нa переклaдинке.
Сновa вниз.
Пропорхнул.
Не зaметил.)
Кaк можно не видеть, что путь свободен?
Безмозглaя птицa! Нелепый чижик!
Или не хочешь бросaть кормушку?
Или жaлеешь хозяйку эту?
Или боишься попaсть в ловушку?
Но кaкой ловушки можно, собственно говоря,
Бояться, уж будучи поймaнным и сидя в клетке?
Зa дверцей - рощи, зa дверцей - лето,
Дожди и трaвы, росa рaссветa.
- Ты понимaешь,
Я ищу не счaстья.
Его, нaверно, и не бывaет.
Но все же знaть, что вот есть нa свете…
(Попил водички, почистил клювик,
Глядит нa дверцу. Сейчaс. Минутку.
Сейчaс свершится.
Нет, не зaметил.)
Ты понимaешь…
(Ничтожный чижик!
Пустaя птицa! Ты что, ослеплa?
Лети из клетки кaк можно выше,
Воскресни, птицa, родись из пеплa!)
Я ушел,
Демонстрaтивно не бросив взглядa
Нa птичью клетку с открытой дверцей,
Нa птицу в клетке.
(Вот - воля рядом…)
Презренный чижик! Где твое сердце?

 

[Митяй]

Владимир Солоухин

Бушев. Один из моих любимых авторов.
особенно это

и это
В своих сужденьях беспристрастны
Друзья, чье дело — сторона,
Мне говорят: она прекрасна,
Но, знаешь, очень холодна.

Они тебя не разгадали,
Тебя не поняли они.
В твоих глазах, в студеной дали
Я видел тайные огни.

Еще мечты и чувства стройны
И холодна твоя ладонь,
Но дремлет страсть в тебе, спокойной,
Как дремлет в дереве огонь.

 

[Topsail]

Николай Гумилев "Выбор"

Созидающий башню сорвется,
Будет страшен стремительный лет,
И на дне мирового колодца
Он безумье свое проклянет.

Разрушающий будет раздавлен,
Опрокинут обломками плит,
И, Всевидящим Богом оставлен,
Он о муке своей возопит.

А ушедший в ночные пещеры
Или к заводям тихой реки
Повстречает свирепой пантеры
Наводящие ужас зрачки.

Не спасешься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право -
Самому выбирать свою смерть.

 

[Митяй]

Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, Скифы — мы! Да, азиаты — мы, —
С раскосыми и жадными очами!
...................
Придите к нам! От ужасов войны Придите в мирные объятья!
Пока не поздно — старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем — братья!
А если нет, — нам нечего терять,
И нам доступно вероломство!
Века, века — вас будет проклинать Больное, позднее потомство!
Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!
Идите все, идите на Урал! Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою!
Но сами мы — отныне — вам — не щит,
Отныне в бой не вступим сами!
Мы поглядим, как смертный бой кипит, Своими узкими глазами!
Не сдвинемся, когда свирепый Гунн
В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
И мясо белых братьев жарить!..
В последний раз — опомнись, старый мир! На братский пир труда и мира,
В последний раз — на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
А.А. Блок

 

[Митяй]

НАШЕМУ ЮНОШЕСТВУ



На сотни эстрад бросает меня

На тысячу глаз молодежи.

Как разны земли моей племена

И разен язык

и одежи!

Насилу,

пот стирая с виска,

сквозь горло тоннеля узкого

пролез.

И глуша прощаньем свистка,

рванулся

курьерский

с Курского!

Заводы.

Березы от леса до хат

бегут,

листками ворочая,

и чист,

как будто слушаешь МХАТ,

московский говорочек.

Из-за горизонтов,

лесами сломанных,

толпа надвигается

мазанок.

Цветисты бочка

из-под крыш соломенных

окрашенные разно.

Стихов навезите целый мешок,

с таланта

можете лопаться -

в ответ

снисходительно цедят смешок

уста украинца-хлопца.

Пространства бегут,

с хвоста нарастав,

их жарит

солнце-кухарка.

И поезд

уже

бежит на Ростов,

далёко за дымный Харьков.

Поля -

на мильоны хлебных тонн -

как будто

их гладят рубанки,

а в хлебной охре

серебряный Дон

блестит

позументом кубанки.

Ревем паровозом до хрипоты,

и вот

началось кавказское -

то головы сахара высят хребты,

то в солнце -

пожарной каскою.

Лечу

ущельями, свист приглушив.

Снегов и папах седины.

Сжимая кинжалы, стоят ингуши,

следят

из седла

осетины.

Верх

гор -

лед,

низ

жар

пьет,

и солнце льет йод.

Тифлисцев

узнаешь и метров за сто:

гуляют часами жаркими,

в моднейших шляпах,

в ботинках носастых, этакими парижаками.

По-своему

всякий

зубрит азы,

аж цифры по-своему снятся им.

У каждого третьего -

свой язык

и собственная нация.

Однажды,

забросив в гостиницу хлам,

забыл,

где я ночую.

Я

адрес

по-русски

спросил у хохла,

хохол отвечал:

- Нэ чую? -

Когда ж переходят

к научной теме,

им

рамки русского

узки;

с Тифлисской

Казанская академия переписывается по-французски.

И я

Париж люблю сверх мер

(красивы бульвары ночью!).

Ну, мало ли что -

Бодлер, Маларме

и этакое прочее!

Но нам ли,

шагавшим в огне и воде

годами

борьбой прожженными,

растить

на смену себе

бульвардье

французистыми пижонами!

Используй,

кто был безъязык и гол,

свободу Советской власти.

Ищите свой корень

и свой глагол,

во тьму филологии влазьте.

Смотрите на жизнь

без очков и шор,

глазами жадными цапайте

все то,

что у вашей земли хорошо

и что хорошо на Западе.

Но нету места

злобы мазку,

не мажьте красные души!

Товарищи юноши,

взгляд - на Москву,

на русский вострите уши!

Да будь я

и негром преклонных годов

и то, без унынья и лени,

я русский бы выучил

только за то,

что им

разговаривал Ленин.

Когда

Октябрь орудийных бурь

по улицам кровью лился,

я знаю,

в Москве решали судьбу

и Киевов

и Тифлисов.

Победу своими

телами кормя,

на пушки

пушки разинув,

бок о бок дрались

дружины армян,

украинцев,

русских,

грузинов.

Москва

для нас

не державный аркан,

ведущий земли за нами,

Москва

не как русскому мне дорога,

а как огневое знамя!

Три

разных истока

во мне речевых.

Я

не из кацапов-разинь.

Я -

дедом казак, другим -

сечевик,

а по рожденью

грузин.

Три

разных капли

в себе совмещав,

беру я

право вот это -

покрыть

всесоюзных совмещан.

И ваших

и русопетов.



1927

 

[Митяй]

Ответ женщине которая написала мужу о том, что ушла к другому. Письмо перехватили однополчане мужа и попросили Симонова написать ответ.

Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить
Не постыдились вы когда-то.
Ваш муж не получил письма,
Он не был ранен словом пошлым,
Не вздрогнул, не сошел с ума,
Не проклял все, что было в прошлом.
Когда он поднимал бойцов
В атаку у руин вокзала,
Тупая грубость ваших слов
Его, по счастью, не терзала.
Когда шагал он тяжело,
Стянув кровавой тряпкой рану,
Письмо от вас еще все шло,
Еще, по счастью, было рано.
Когда на камни он упал
И смерть оборвала дыханье,
Он все еще не получал,
По счастью, вашего посланья.
Могу вам сообщить о том,
Что, завернувши в плащ-палатки,
Мы ночью в сквере городском
Его зарыли после схватки.
Стоит звезда из жести там
И рядом тополь — для приметы...
А впрочем, я забыл, что вам,
Наверно, безразлично это.
Письмо нам утром принесли...
Его, за смертью адресата,
Между собой мы вслух прочли —
Уж вы простите нам, солдатам.
Быть может, память коротка
У вас. По общему желанью,
От имени всего полка
Я вам напомню содержанье.
Вы написали, что уж год,
Как вы знакомы с новым мужем.
А старый, если и придет,
Вам будет все равно ненужен.
Что вы не знаете беды,
Живете хорошо. И кстати,
Теперь вам никакой нужды
Нет в лейтенантском аттестате.
Чтоб писем он от вас не ждал
И вас не утруждал бы снова...
Вот именно: «не утруждал»...
Вы побольней искали слова.
И все. И больше ничего.
Мы перечли их терпеливо,
Все те слова, что для него
В разлуки час в душе нашли вы.
«Не утруждай». «Муж». «Аттестат»...
Да где ж вы душу потеряли?
Ведь он же был солдат, солдат!
Ведь мы за вас с ним умирали.
Я не хочу судьею быть,
Не все разлуку побеждают,
Не все способны век любить,—
К несчастью, в жизни все бывает.
Ну хорошо, пусть не любим,
Пускай он больше вам ненужен,
Пусть жить вы будете с другим,
Бог с ним, там с мужем ли, не с мужем.
Но ведь солдат не виноват
В том, что он отпуска не знает,
Что третий год себя подряд,
Вас защищая, утруждает.
Что ж, написать вы не смогли
Пусть горьких слов, но благородных.
В своей душе их не нашли —
Так заняли бы где угодно.
В отчизне нашей, к счастью, есть
Немало женских душ высоких,
Они б вам оказали честь —
Вам написали б эти строки;
Они б за вас слова нашли,
Чтоб облегчить тоску чужую.
От нас поклон им до земли,
Поклон за душу их большую.
Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают — вы тому виною,
Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.
Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь еще получит?
На суд далеких жен своих
Мы вас пошлем. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.
Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену,
Себя так долго выдавали.
А бывший муж ваш — он убит.
Все хорошо. Живите с новым.
Уж мертвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.
Живите, не боясь вины,
Он не напишет, не ответит
И, в город возвратись с войны,
С другим вас под руку не встретит.
Лишь за одно еще простить
Придется вам его — за то, что,
Наверно, с месяц приносить
Еще вам будет письма почта.
Уж ничего не сделать тут —
Письмо медлительнее пули.
К вам письма в сентябре придут,
А он убит еще в июле.
О вас там каждая строка,
Вам это, верно, неприятно —
Так я от имени полка
Беру его слова обратно.
Примите же в конце от нас
Презренье наше на прощанье.
Не уважающие вас
Покойного однополчане

 

[Митяй]

Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души...
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: - Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, -
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
(К.Симонов)

 

[Митяй]