Дикарь
★★★★★★★
Модератор
- Регистрация
- 17 Апр 2007
- Сообщения
- 7.281
- Благодарности
- 9.050
- Баллы
- 1.415
ПОСЛЕДНЯЯ ОХОТА
Нет, тот день, когда я, проломив прочную скорлупу, выбрался из яйца на свет, в моей памяти не сохранился. Зато я могу вспомнить первую весну своей жизни. Вспомнить подробно, день за днём, кроме разве что самых первых, когда я был ещё сущим несмышлёнышем.
Вспоминаю тот незабываемый блеск воды в ручье, на берегу которого я родился. Таинственный шорох тростников над головой. Холодную неприступность упирающихся в небо скал, что окружают долину. Долину, в которой я начал жизнь, и в которой, наверное, окончу свой нелёгкий жизненный путь.
***
Родительницы своей я не помню. Как, впрочем, не помнит её и любой иной представитель моего племени. Отложив яйца в тёплый песок, она охраняла их какое-то время, отгоняя желающих поживиться на дармовщинку. А потом, как только мы с братьями и сёстрами, ломая скорлупу, стали выкарабкиваться наружу, покинула нас. Все наши самки так поступают. И это правильно.
Наверное, мы с родительницей не раз ещё встречались на берегу нашего ручья. Может, это была та весёлая молодая самка в блестящей с большими зелёными пятнами шкуре, что всякий раз, когда не была ничем занята, кувыркалась на мелководье или гонялась по берегу за шершнями. Или та угрюмая молчунья в потемневшей от прожитых лет бурой чешуе, что при ходьбе подволакивала левую заднюю лапу и любила спать, свернувшись на большом плоском камне. Или… Впрочем, какая разница? Со всей определённостью мне этого всё равно не узнать. Да и незачем, пожалуй.
Тогда я совершенно не забивал голову такими мелочами. Просто плавал, ловил мелкую рыбу или собирал на берегу моллюсков, наслаждаясь тем, как хрустят на зубах их крепкие раковины, валялся на тёплом песке и, цепенея от страха, прятался в тростниках от хищников. Мои братья и сёстры, числом около дюжины, плавали и резвились неподалёку, хоть каждый из нас и старался держаться особняком. Таков уж наш норов.
Постепенно их становилось всё меньше и меньше. Одни погибли в чужих челюстях, другие умерли от холода или болезней, кто-то просто пропал неведомо куда. Мне и теперь невдомёк, выжил ли кто из моего выводка кроме меня самого. Однако, опять же, что мне до них за дело?
***
Я и сейчас, много времени спустя, с ужасом и острым восторгом вспоминаю свою первую серьёзную добычу.
Пробираясь вдоль прибрежных зарослей, я услышал довольно громкий плеск. От воды меня отделяла густая стена тростника и кустов, и источника звука я не видел. Решив, что это бьётся попавшая на мелководье рыбина, я, недолго думая, опрометью бросился сквозь густые стебли. Выскочив с шумом и треском на берег, неожиданно столкнулся с пятью никогда прежде не виданными чудовищами. У них были бугристые жирные тела, покрытые розовой морщинистой кожей, и широкие круглые пасти, усаженные рядами коротких острых зубов. Зубы я увидел в первую очередь, так как звери сразу же приняли угрожающие стойки и разинули пасти. Их свирепый рёв не предвещал ничего хорошего, и я бросился наутёк.
Помню, каким неподатливыми и упругими стали вдруг стебли тростника, будто нарочно преграждавшие мне путь к бегству. Как хватала за лапы липкая грязь. Как предательски скользила под когтями мокрая галька. А чудовища, как мне казалось, наседали на пятки, грозя в любой миг ухватить своими страшными зубами мой бедный хвост.
Улепётывал я, совершенно потеряв голову от страха и не разбирая дороги, за что и поплатился. Вырвавшись из цепких объятий прибрежной растительности, помчался между двумя каменистыми гребнями, которые неожиданно сошлись вместе, образовав тупик. Жалобно заурчав от отчаяния, я остановился и обернулся назад, ожидая немедленного нападения всей стаи неумолимых преследователей. Однако враг оказался всего лишь один. Он нерешительно остановился, уставившись на меня маленькими злыми глазками, а потом, будто посомневавшись немного, принялся угрожающе реветь.
И тогда я решился. Широко разинув пасть и скребнув землю когтями, бросился в бой. Мы свирепо сцепились на узкой полосе каменистой земли, и скалы по сторонам отразили наш визг, рычание и треск рвущихся шкур.
Да, досталось мне тогда славно! Я долго ещё хромал на правую переднюю ногу, а плечо и бок саднили и кровоточили там, где зубы противника располосовали мою ещё такую нежную шкуру. Но всё же я победил. Израненный враг терял силы вместе с кровью, вытекавшей из многочисленных ран, а вскоре совсем затих под судорожным нажимом моих намертво сведённых челюстей, сомкнувшихся на его глотке.
А когда я немного пришел в себя, то запах крови поверженного противника пробудил во мне страшный голод. И тогда я стал жрать, с урчанием набивая брюхо нежным мясом и жиром пополам с обрывками неподатливой кожи.
Я и теперь, выследив и убив крысокрота, с неизменным удовольствием вспоминаю вкус той, самой первой, а потому незабываемой добычи.
***
К тому времени, когда ночи стали длинными и холодными, а каждое утро приходилось тратить на то, чтобы кое-как выйти из оцепенения под скудными лучами осеннего солнца, в нашу уютную долину пришла первая большая беда. И принесли её, конечно же, эти вонючие двуногие твари, которые не имеют собственных шкур, а потому одеваются в чужие. И толком переваривать пищу они не умеют, поручая большую часть этой работы огню.
Когда я увидел их впервые, они как раз сдирали кожу с убитой ими самки. Встав на задние лапы, твари визгливо переговаривались. Наверное, ссорились из-за того, кому из них носить шкуру моей убитой соплеменницы. Потом они собрали на берегу кучу веток и зажгли огонь, мерзкий дым которого жестоко мучил мои ноздри и горло.
Я долго наблюдал за этим зрелищем, затаившись в густом, пожелтевшем от холода тростнике. И вовсе не любопытство держало меня на месте, а ужас. Такой ужас, рядом с которым все прежде испытанные страхи казались мелкими и смешными. Даже после того, как твари ушли, я долго-долго не мог прийти в себя, заледенев от ненависти, омерзения и пробирающего до кончиков гребня страха.
С тех пор двуногие стали приходить всё чаще. Они убивали моих собратьев, большинство из которых храбро принимали бой, но не часто добивались успеха. Собственных крепких зубов и когтей у двуногих тоже нет, поэтому они пользуются длинными бивнями из холодного камня, перед которыми не способна устоять даже самая крепкая шкура. Ещё они поджигали высохшие, ломко хрустевшие на ветру тростники, и многие из нас сгорели заживо, не успев убраться подальше от пламени на непослушных от холода ногах. Огонь же был хоть и горячий, но не согревал, а рвал шкуру и плоть, оставляя болезненные, долго не заживавшие язвы. Немало шрамов он оставил и на моих боках.
Потом двуногие убийцы принялись возводить в котловине, по дну которой протекал наш ручей, свои логовища из срубленных деревьев и глины, которые они мазали снаружи размоченным в воде порошком из белого камня.
Ниже логовищ, там, где прежде ручей стремительно сбегал по пологому склону, звеня на камнях, они перегородили русло, натаскав в него липкой вонючей грязи. А когда дни удлинились и стали теплее, поверхность этого сотворённого лапами двуногих болота покрылась густыми всходами. Они походили на молодые побеги тростника, но были тонкими и слабыми. Их двуногие хозяева целыми днями бродили по колено в грязи, то и дело наклоняясь к растениям. Когда я видел это, то почему-то начинал ненавидеть проклятых тварей ещё сильнее.
***
С тех пор, как двуногие обосновались в нашей долине, жизнь оставшихся в живых представителей моего племени превратилась в сущий кошмар. Выжили тогда лишь самые робкие, убегавшие, а не бросавшиеся в бой при виде врага.
Чтобы спасти свои шкуры, мы вынуждены были отступить вглубь долины. К самым водопадам, с которых начинался наш ручей. Чтобы наловить рыбы, лягушек или моллюсков, мы украдкой ненадолго выбирались из своих убежищ, предварительно убедившись в отсутствии поблизости двуногих убийц. Подумать только, мы жестоко дрались друг с другом из-за скользких слизняков и дохлых головастиков!
Многие не выдерживали такой жизни и выходили к логовищам двуногих или тихо умирали от голода. Я тоже был на грани гибели. Моя шкура туго обтягивала остро торчавшие кости, а голод грыз нутро как свирепый хищник. Я понял, что больше так не могу, и, выбрав тёплую безлунную ночь, направился к логовищам наших гонителей. По-крысиному прокравшись между мерзко смердящими дымом постройками, я зашлёпал по искусственному болоту, с наслаждением ломая окрепшие стебли травы двуногих.
- Ещё одна мерзкая тварь! – раздался за моей спиной пронзительный визг. Потом позади вспыхнул свет, и тонкий кусок дерева с острым камнем на конце больно ожёг мою лопатку.
Я припустил со всех ног, расплёскивая лапами грязь и стараясь казаться меньше и ниже ростом. Наверное, я бы и хвост поджал, как побитый волчонок, не будь он таким длинным и неподатливым. Ещё несколько заострённых палок со свистом вошли в грязь по сторонам и позади меня, но я вырвался. Под ногами захлюпала вода, и я с плеском бросился в небольшое озеро, в которое впадал наш ручей. Не останавливаясь, быстро поплыл к его противоположному концу и вскоре оказался ниже большого водопада. Там, где ручей расширялся, принимал воды многочисленных родников и превращался в реку.
Остаток ночи провёл в скрытой под водопадом пещере, а утром отправился знакомиться со здешними обитателями, среди которых представители моего племени занимали самое почётное место.
***
Там, на берегу кишевшего рыбой могучего речного потока я её и встретил. Её шкура была желтовато-зелёной, а гребень цветом походил на листья кувшинок. Весело косясь на меня лукавым жёлтым глазом, она выковыривала из ила моллюсков изящными серебристо-бурыми коготками. Сердце моё учащённо забилось, а гребень стал стремительно наливаться кровью.
Потом полетели дни и недели, ставшие самым счастливым временем моей жизни. Каждый миг мы старались провести вместе, наслаждаясь обществом друг друга. Не раз и не два другие самцы пытались оспорить моё право на неё, но вскоре трусливо убегали, окрашивая воду и песок своей кровью. Я чувствовал себя молодым и сильным, и не было на свете ничего, что было бы мне не по зубам.
Двуногих мы иногда видели на берегу реки. Но они не решались преследовать нас среди стремительного течения, нагромождений скал и густых тростниковых зарослей. Изредка бросали в нас заострённые камнем куски дерева или сгустки пламени, но они редко достигали цели. А однажды, когда я встретил одинокого двуногого на берегу возле пещеры, где терпеливо подстерегал крысокрота, я не стал убегать, а напал сам. Двуногая тварь даже понять ничего толком не успела, как я сбил её с ног сильным ударом лапы и вцепился зубами в рёбра. Мясо оказалось жестковатым и не очень хорошо пахло, но крысокроты всё равно были вспугнуты шумом схватки, а есть хотелось. Большую часть добычи я отнёс подруге…
К тому времени отношения наши начали меняться. Она стала более требовательной и капризной, часто уходила и держалась в стороне от меня. Я недоумевал и обижался. А потом настал день, когда она, удалившись по берегу на большое расстояние, принялась рыть песок. Когда я в недоумении приблизился к ней, она уже откладывала в вырытую яму яйца. При виде меня принялась гневно рычать и расшвыривать песок когтями. Я понял, что она вовсе не шутит, и предпочёл удалиться.
***
Много раз я пытался вернуть подругу и наладить с ней прежние отношения, но при каждой новой встрече она вела себя всё агрессивнее и непримиримее. Наконец, отчаявшись, я покинул это место, оставив за спиной самую счастливую часть своей жизни, и отправился путешествовать.
Спускаясь вниз по течению реки, я охотился и ловил рыбу. Иногда сражался со своими соплеменниками, но чаще мы расходились мирно. Холодную часть года провёл в укромном месте выше ещё одного водопада. Когда потеплело, спустился вниз, с удивлением обнаружив, что вода, которой здесь не было видно конца, имеет странный едкий вкус. Впрочем, рыба в ней водилась в немалом числе, а моллюски на берегу попадались необыкновенно крупные и сочные.
Однажды утром, переждав ветреную и дождливую ночь, я выбрался из своего убежища между большими каменными глыбами и увидел, что у берега произошли неожиданные изменения. На мелководье высилась нелепая груда гладко обгрызенных и изломанных древесных стволов, пропахших смолой. Между ними копошились двуногие, таская на берег какие-то предметы и при этом мерзко и жалобно визжавшие и подвывавшие.
Я рассвирепел. Бросившись вперёд, на ходу сбил лапой одну из тварей и вцепился в бок второй. Ещё один двуногий кинулся ко мне с длинным бивнем в лапах, но я уклонился от удара и мигом пресёк его никчёмную жизнь. Четвёртая тварь устремилась вглубь суши. Её нелепые ноги вязли в песке, и уйти от меня она не могла.
Однако прикончить мерзкого уродца мне было не суждено. Впереди вспыхнуло пламя, двуногий завизжал в последний раз и рухнул на песок, распространяя отвратительный смрад горелого мяса. А передо мной оказались две огненные ящерицы. Прежде я никогда не сталкивался с этими красивыми, но очень опасными существами, и неутолённая ярость бросила меня в бой. Огненное дыхание противников сразу же заставило меня пожалеть о своей опрометчивости, и мне пришлось спасаться бегством.
Ожоги оказались сильными и долго болели, а едкая вода не способствовала их быстрому заживлению. Поэтому, слегка окрепнув, я вернулся к реке и не без труда поднялся по каменистым уступам, обходя водопад. Там, на месте своей прежней зимовки, я провёл много времени, заживляя шкуру и набираясь сил.
***
Когда я вернулся в те места, где оставил подругу, меня постигло ещё одно разочарование. Та, что когда-то была для меня дороже всего на свете, умильно крутила хвостом возле здоровенного коричневого самца. Я, конечно, мог бы вступить с ним в сражение и отбить самку в поединке, но мне почему-то стало противно и горько. Было такое чувство, будто я опять хватил полную пасть едкой воды ниже последнего водопада.
Тогда я решил вернуться в свои родные места, осквернённые двуногими, и мстить им. Однако месть моя опоздала.
Сидя в озере ниже болот, на которых копошились двуногие, собиравшие в пучки свой куцый тростник, я дождался сумерек. Двуногие, нагрузившись охапками жёлтых стеблей, один за другим стали удаляться к логовищам. Я решил подождать, пока окончательно стемнеет, чтобы затем приняться за свою кровавую работу. Как вдруг со стороны, противоположной логовищам, появилась новая вереница двуногих существ. Вначале показалось, что это родственники моих давних врагов. Но вскоре я разглядел, что они гораздо крупнее, да и пахли совсем по-иному. А когда среди логовищ раздались вопли, визг, рёв, скрежет камня о камень и взвились языки пламени, я уверился в том, что пришельцы вовсе не родня и не друзья захватчикам моих родных мест.
Оставшись в озере до утра, после восхода солнца я наблюдал, как более крупные двуногие гнали мелких, подгоняя их пинками и тычками зажатых в лапах каменных бивней. Враги моих врагов при свете дня понравились мне гораздо больше, чем другие двуногие. Они действительно были больше, сильнее. Их тела покрывала густая шерсть, как у волков или мракорисов, а мощные челюсти украшали длинные блестящие клыки. То, как бесцеремонно они обращались с обидчиками моего народа, тоже мне нравилось.
Когда они удалились, я отправился к логовищам и застал их опустевшими. Огонь везде был погашен, а между нелепыми сооружениями двуногих валялись их трупы. Я хорошо поел и отправился разыскивать выживших соплеменников.
***
С тех пор миновало много холодных и тёплых сезонов. Берега ручья вновь заселились моими собратьями. Я охотился и ловил рыбу, сражался за самок, голодал, коченел среди скал, настывших за длинную холодную ночь, и спасался от жары в блаженной прохладе водопада. Шкура моя, покрытая следами многочисленных битв, стала крепкой как рог. Молодые самцы разбегались при моём появлении, а самки принимались вертеть хвостами в надежде привлечь моё внимание. По берегам ручья сновало моё многочисленное потомство.
Жизнь больше не была бесконечно радостной и безмятежной, но это была жизнь. Свободная и правильная. Такая, какую и надлежит вести представителям моего племени.
А потом всё рухнуло.
Опять пришли двуногие и обосновались на берегах моего ручья. Они не стали восстанавливать старые заброшенные логовища, а понагородили новых, устроив их в большой пещере чуть ниже по течению от прежнего места. Они вновь принялись жечь тростник и убивать нас. Многие из тварей нашли смерть на моих клыках и от когтей моих собратьев. Но среди врагов было много таких, кто носил каменные шкуры, которые невозможно ни прогрызть, ни продрать. Они убивали нас каменными бивнями вблизи, маленькими молниями и летучими кусками дерева на расстоянии. Мы сопротивлялись как могли.
Потом пришло время, когда последний из моих собратьев пал в бою, и я остался один. Но и в одиночку я не давал кровожадным тварям покоя. Помногу дней подряд, умело скрываясь от облав, обходя засады и ловушки, я выслеживал одиноких двуногих и убивал их. В конце концов, они перестали появляться на противоположном от своих логовищ берегу ручья.
***
Двуногие трусливы, но жестокости и коварству их нет предела. Они придумали новый способ извести меня. Перегородив ручей при помощи камней и брёвен, они превратили котловину, по которой он протекал, в озеро. Ниже этой запруды твари вновь устроили травяные болота, на которых возятся с утра до ночи… Заброшенные логовища теперь оказались глубоко под водой. Но на глубину ушла и рыба, и теперь мне трудно стало добывать еду.
Не раз я проделывал дыры в том нагромождении деревьев и глыб, которым враги перекрыли течение. Ныряя, я выворачивал камни и куски дерева, выпуская воду на волю. Но двуногие снова и снова затыкали проделанные мной проломы, и вода опять начинала подниматься.
Есть теперь стало совсем нечего, кроме неосторожных врагов, в одиночку удалявшихся от своих убежищ. Впрочем, на этой плоской скале, возвышающейся над берегом созданного безжалостными захватчиками озера, вновь стали появляться улитки. Пожалуй, стоит и сегодня попробовать собрать немного.
Да уж, такая добыча, как эти крохотные моллюски, не сможет насытить даже мясного жука…
Впрочем, кажется, сегодня у нас пир. Тот двуногий, что появился на берегу, направляется прямо сюда. Так и есть – даже не пытается свернуть в сторону или спрятаться! Странно. Он не из тех, что носят непробиваемые шкуры, и в лапах у него не длинный острый бивень, а всего лишь кусок дерева, утыканный небольшими каменными зубами…
Что ж, ты как раз к обеду, приятель. Пришло время перекусить…
***
- Крепкая попалась тварь! – проворчал человек, наскоро перевязывая самую глубокую из своих ран не слишком чистой тряпицей.
- Ну ничего. Сейчас вот вырвем когти и отнесём их Гомеру. То-то старик обрадуется! Теперь некому будет подрывать его плотину, вода перестанет подтапливать рисовые поля, и Гомер наконец-то сможет расслабиться.
Человек склонился над тушей и, отделив когти от одной из лап, засунул их в сумку. За убийство последнего шныга в этой долине он рассчитывал получить добрую пригоршню драгоценной магической руды, на которую можно будет прикупить лечебных зелий и хорошенько выпить в таверне, что стояла на островке посреди рукотворного озера, возле которого раскинулся Новый лагерь.
КОНЕЦ
Нет, тот день, когда я, проломив прочную скорлупу, выбрался из яйца на свет, в моей памяти не сохранился. Зато я могу вспомнить первую весну своей жизни. Вспомнить подробно, день за днём, кроме разве что самых первых, когда я был ещё сущим несмышлёнышем.
Вспоминаю тот незабываемый блеск воды в ручье, на берегу которого я родился. Таинственный шорох тростников над головой. Холодную неприступность упирающихся в небо скал, что окружают долину. Долину, в которой я начал жизнь, и в которой, наверное, окончу свой нелёгкий жизненный путь.
***
Родительницы своей я не помню. Как, впрочем, не помнит её и любой иной представитель моего племени. Отложив яйца в тёплый песок, она охраняла их какое-то время, отгоняя желающих поживиться на дармовщинку. А потом, как только мы с братьями и сёстрами, ломая скорлупу, стали выкарабкиваться наружу, покинула нас. Все наши самки так поступают. И это правильно.
Наверное, мы с родительницей не раз ещё встречались на берегу нашего ручья. Может, это была та весёлая молодая самка в блестящей с большими зелёными пятнами шкуре, что всякий раз, когда не была ничем занята, кувыркалась на мелководье или гонялась по берегу за шершнями. Или та угрюмая молчунья в потемневшей от прожитых лет бурой чешуе, что при ходьбе подволакивала левую заднюю лапу и любила спать, свернувшись на большом плоском камне. Или… Впрочем, какая разница? Со всей определённостью мне этого всё равно не узнать. Да и незачем, пожалуй.
Тогда я совершенно не забивал голову такими мелочами. Просто плавал, ловил мелкую рыбу или собирал на берегу моллюсков, наслаждаясь тем, как хрустят на зубах их крепкие раковины, валялся на тёплом песке и, цепенея от страха, прятался в тростниках от хищников. Мои братья и сёстры, числом около дюжины, плавали и резвились неподалёку, хоть каждый из нас и старался держаться особняком. Таков уж наш норов.
Постепенно их становилось всё меньше и меньше. Одни погибли в чужих челюстях, другие умерли от холода или болезней, кто-то просто пропал неведомо куда. Мне и теперь невдомёк, выжил ли кто из моего выводка кроме меня самого. Однако, опять же, что мне до них за дело?
***
Я и сейчас, много времени спустя, с ужасом и острым восторгом вспоминаю свою первую серьёзную добычу.
Пробираясь вдоль прибрежных зарослей, я услышал довольно громкий плеск. От воды меня отделяла густая стена тростника и кустов, и источника звука я не видел. Решив, что это бьётся попавшая на мелководье рыбина, я, недолго думая, опрометью бросился сквозь густые стебли. Выскочив с шумом и треском на берег, неожиданно столкнулся с пятью никогда прежде не виданными чудовищами. У них были бугристые жирные тела, покрытые розовой морщинистой кожей, и широкие круглые пасти, усаженные рядами коротких острых зубов. Зубы я увидел в первую очередь, так как звери сразу же приняли угрожающие стойки и разинули пасти. Их свирепый рёв не предвещал ничего хорошего, и я бросился наутёк.
Помню, каким неподатливыми и упругими стали вдруг стебли тростника, будто нарочно преграждавшие мне путь к бегству. Как хватала за лапы липкая грязь. Как предательски скользила под когтями мокрая галька. А чудовища, как мне казалось, наседали на пятки, грозя в любой миг ухватить своими страшными зубами мой бедный хвост.
Улепётывал я, совершенно потеряв голову от страха и не разбирая дороги, за что и поплатился. Вырвавшись из цепких объятий прибрежной растительности, помчался между двумя каменистыми гребнями, которые неожиданно сошлись вместе, образовав тупик. Жалобно заурчав от отчаяния, я остановился и обернулся назад, ожидая немедленного нападения всей стаи неумолимых преследователей. Однако враг оказался всего лишь один. Он нерешительно остановился, уставившись на меня маленькими злыми глазками, а потом, будто посомневавшись немного, принялся угрожающе реветь.
И тогда я решился. Широко разинув пасть и скребнув землю когтями, бросился в бой. Мы свирепо сцепились на узкой полосе каменистой земли, и скалы по сторонам отразили наш визг, рычание и треск рвущихся шкур.
Да, досталось мне тогда славно! Я долго ещё хромал на правую переднюю ногу, а плечо и бок саднили и кровоточили там, где зубы противника располосовали мою ещё такую нежную шкуру. Но всё же я победил. Израненный враг терял силы вместе с кровью, вытекавшей из многочисленных ран, а вскоре совсем затих под судорожным нажимом моих намертво сведённых челюстей, сомкнувшихся на его глотке.
А когда я немного пришел в себя, то запах крови поверженного противника пробудил во мне страшный голод. И тогда я стал жрать, с урчанием набивая брюхо нежным мясом и жиром пополам с обрывками неподатливой кожи.
Я и теперь, выследив и убив крысокрота, с неизменным удовольствием вспоминаю вкус той, самой первой, а потому незабываемой добычи.
***
К тому времени, когда ночи стали длинными и холодными, а каждое утро приходилось тратить на то, чтобы кое-как выйти из оцепенения под скудными лучами осеннего солнца, в нашу уютную долину пришла первая большая беда. И принесли её, конечно же, эти вонючие двуногие твари, которые не имеют собственных шкур, а потому одеваются в чужие. И толком переваривать пищу они не умеют, поручая большую часть этой работы огню.
Когда я увидел их впервые, они как раз сдирали кожу с убитой ими самки. Встав на задние лапы, твари визгливо переговаривались. Наверное, ссорились из-за того, кому из них носить шкуру моей убитой соплеменницы. Потом они собрали на берегу кучу веток и зажгли огонь, мерзкий дым которого жестоко мучил мои ноздри и горло.
Я долго наблюдал за этим зрелищем, затаившись в густом, пожелтевшем от холода тростнике. И вовсе не любопытство держало меня на месте, а ужас. Такой ужас, рядом с которым все прежде испытанные страхи казались мелкими и смешными. Даже после того, как твари ушли, я долго-долго не мог прийти в себя, заледенев от ненависти, омерзения и пробирающего до кончиков гребня страха.
С тех пор двуногие стали приходить всё чаще. Они убивали моих собратьев, большинство из которых храбро принимали бой, но не часто добивались успеха. Собственных крепких зубов и когтей у двуногих тоже нет, поэтому они пользуются длинными бивнями из холодного камня, перед которыми не способна устоять даже самая крепкая шкура. Ещё они поджигали высохшие, ломко хрустевшие на ветру тростники, и многие из нас сгорели заживо, не успев убраться подальше от пламени на непослушных от холода ногах. Огонь же был хоть и горячий, но не согревал, а рвал шкуру и плоть, оставляя болезненные, долго не заживавшие язвы. Немало шрамов он оставил и на моих боках.
Потом двуногие убийцы принялись возводить в котловине, по дну которой протекал наш ручей, свои логовища из срубленных деревьев и глины, которые они мазали снаружи размоченным в воде порошком из белого камня.
Ниже логовищ, там, где прежде ручей стремительно сбегал по пологому склону, звеня на камнях, они перегородили русло, натаскав в него липкой вонючей грязи. А когда дни удлинились и стали теплее, поверхность этого сотворённого лапами двуногих болота покрылась густыми всходами. Они походили на молодые побеги тростника, но были тонкими и слабыми. Их двуногие хозяева целыми днями бродили по колено в грязи, то и дело наклоняясь к растениям. Когда я видел это, то почему-то начинал ненавидеть проклятых тварей ещё сильнее.
***
С тех пор, как двуногие обосновались в нашей долине, жизнь оставшихся в живых представителей моего племени превратилась в сущий кошмар. Выжили тогда лишь самые робкие, убегавшие, а не бросавшиеся в бой при виде врага.
Чтобы спасти свои шкуры, мы вынуждены были отступить вглубь долины. К самым водопадам, с которых начинался наш ручей. Чтобы наловить рыбы, лягушек или моллюсков, мы украдкой ненадолго выбирались из своих убежищ, предварительно убедившись в отсутствии поблизости двуногих убийц. Подумать только, мы жестоко дрались друг с другом из-за скользких слизняков и дохлых головастиков!
Многие не выдерживали такой жизни и выходили к логовищам двуногих или тихо умирали от голода. Я тоже был на грани гибели. Моя шкура туго обтягивала остро торчавшие кости, а голод грыз нутро как свирепый хищник. Я понял, что больше так не могу, и, выбрав тёплую безлунную ночь, направился к логовищам наших гонителей. По-крысиному прокравшись между мерзко смердящими дымом постройками, я зашлёпал по искусственному болоту, с наслаждением ломая окрепшие стебли травы двуногих.
- Ещё одна мерзкая тварь! – раздался за моей спиной пронзительный визг. Потом позади вспыхнул свет, и тонкий кусок дерева с острым камнем на конце больно ожёг мою лопатку.
Я припустил со всех ног, расплёскивая лапами грязь и стараясь казаться меньше и ниже ростом. Наверное, я бы и хвост поджал, как побитый волчонок, не будь он таким длинным и неподатливым. Ещё несколько заострённых палок со свистом вошли в грязь по сторонам и позади меня, но я вырвался. Под ногами захлюпала вода, и я с плеском бросился в небольшое озеро, в которое впадал наш ручей. Не останавливаясь, быстро поплыл к его противоположному концу и вскоре оказался ниже большого водопада. Там, где ручей расширялся, принимал воды многочисленных родников и превращался в реку.
Остаток ночи провёл в скрытой под водопадом пещере, а утром отправился знакомиться со здешними обитателями, среди которых представители моего племени занимали самое почётное место.
***
Там, на берегу кишевшего рыбой могучего речного потока я её и встретил. Её шкура была желтовато-зелёной, а гребень цветом походил на листья кувшинок. Весело косясь на меня лукавым жёлтым глазом, она выковыривала из ила моллюсков изящными серебристо-бурыми коготками. Сердце моё учащённо забилось, а гребень стал стремительно наливаться кровью.
Потом полетели дни и недели, ставшие самым счастливым временем моей жизни. Каждый миг мы старались провести вместе, наслаждаясь обществом друг друга. Не раз и не два другие самцы пытались оспорить моё право на неё, но вскоре трусливо убегали, окрашивая воду и песок своей кровью. Я чувствовал себя молодым и сильным, и не было на свете ничего, что было бы мне не по зубам.
Двуногих мы иногда видели на берегу реки. Но они не решались преследовать нас среди стремительного течения, нагромождений скал и густых тростниковых зарослей. Изредка бросали в нас заострённые камнем куски дерева или сгустки пламени, но они редко достигали цели. А однажды, когда я встретил одинокого двуногого на берегу возле пещеры, где терпеливо подстерегал крысокрота, я не стал убегать, а напал сам. Двуногая тварь даже понять ничего толком не успела, как я сбил её с ног сильным ударом лапы и вцепился зубами в рёбра. Мясо оказалось жестковатым и не очень хорошо пахло, но крысокроты всё равно были вспугнуты шумом схватки, а есть хотелось. Большую часть добычи я отнёс подруге…
К тому времени отношения наши начали меняться. Она стала более требовательной и капризной, часто уходила и держалась в стороне от меня. Я недоумевал и обижался. А потом настал день, когда она, удалившись по берегу на большое расстояние, принялась рыть песок. Когда я в недоумении приблизился к ней, она уже откладывала в вырытую яму яйца. При виде меня принялась гневно рычать и расшвыривать песок когтями. Я понял, что она вовсе не шутит, и предпочёл удалиться.
***
Много раз я пытался вернуть подругу и наладить с ней прежние отношения, но при каждой новой встрече она вела себя всё агрессивнее и непримиримее. Наконец, отчаявшись, я покинул это место, оставив за спиной самую счастливую часть своей жизни, и отправился путешествовать.
Спускаясь вниз по течению реки, я охотился и ловил рыбу. Иногда сражался со своими соплеменниками, но чаще мы расходились мирно. Холодную часть года провёл в укромном месте выше ещё одного водопада. Когда потеплело, спустился вниз, с удивлением обнаружив, что вода, которой здесь не было видно конца, имеет странный едкий вкус. Впрочем, рыба в ней водилась в немалом числе, а моллюски на берегу попадались необыкновенно крупные и сочные.
Однажды утром, переждав ветреную и дождливую ночь, я выбрался из своего убежища между большими каменными глыбами и увидел, что у берега произошли неожиданные изменения. На мелководье высилась нелепая груда гладко обгрызенных и изломанных древесных стволов, пропахших смолой. Между ними копошились двуногие, таская на берег какие-то предметы и при этом мерзко и жалобно визжавшие и подвывавшие.
Я рассвирепел. Бросившись вперёд, на ходу сбил лапой одну из тварей и вцепился в бок второй. Ещё один двуногий кинулся ко мне с длинным бивнем в лапах, но я уклонился от удара и мигом пресёк его никчёмную жизнь. Четвёртая тварь устремилась вглубь суши. Её нелепые ноги вязли в песке, и уйти от меня она не могла.
Однако прикончить мерзкого уродца мне было не суждено. Впереди вспыхнуло пламя, двуногий завизжал в последний раз и рухнул на песок, распространяя отвратительный смрад горелого мяса. А передо мной оказались две огненные ящерицы. Прежде я никогда не сталкивался с этими красивыми, но очень опасными существами, и неутолённая ярость бросила меня в бой. Огненное дыхание противников сразу же заставило меня пожалеть о своей опрометчивости, и мне пришлось спасаться бегством.
Ожоги оказались сильными и долго болели, а едкая вода не способствовала их быстрому заживлению. Поэтому, слегка окрепнув, я вернулся к реке и не без труда поднялся по каменистым уступам, обходя водопад. Там, на месте своей прежней зимовки, я провёл много времени, заживляя шкуру и набираясь сил.
***
Когда я вернулся в те места, где оставил подругу, меня постигло ещё одно разочарование. Та, что когда-то была для меня дороже всего на свете, умильно крутила хвостом возле здоровенного коричневого самца. Я, конечно, мог бы вступить с ним в сражение и отбить самку в поединке, но мне почему-то стало противно и горько. Было такое чувство, будто я опять хватил полную пасть едкой воды ниже последнего водопада.
Тогда я решил вернуться в свои родные места, осквернённые двуногими, и мстить им. Однако месть моя опоздала.
Сидя в озере ниже болот, на которых копошились двуногие, собиравшие в пучки свой куцый тростник, я дождался сумерек. Двуногие, нагрузившись охапками жёлтых стеблей, один за другим стали удаляться к логовищам. Я решил подождать, пока окончательно стемнеет, чтобы затем приняться за свою кровавую работу. Как вдруг со стороны, противоположной логовищам, появилась новая вереница двуногих существ. Вначале показалось, что это родственники моих давних врагов. Но вскоре я разглядел, что они гораздо крупнее, да и пахли совсем по-иному. А когда среди логовищ раздались вопли, визг, рёв, скрежет камня о камень и взвились языки пламени, я уверился в том, что пришельцы вовсе не родня и не друзья захватчикам моих родных мест.
Оставшись в озере до утра, после восхода солнца я наблюдал, как более крупные двуногие гнали мелких, подгоняя их пинками и тычками зажатых в лапах каменных бивней. Враги моих врагов при свете дня понравились мне гораздо больше, чем другие двуногие. Они действительно были больше, сильнее. Их тела покрывала густая шерсть, как у волков или мракорисов, а мощные челюсти украшали длинные блестящие клыки. То, как бесцеремонно они обращались с обидчиками моего народа, тоже мне нравилось.
Когда они удалились, я отправился к логовищам и застал их опустевшими. Огонь везде был погашен, а между нелепыми сооружениями двуногих валялись их трупы. Я хорошо поел и отправился разыскивать выживших соплеменников.
***
С тех пор миновало много холодных и тёплых сезонов. Берега ручья вновь заселились моими собратьями. Я охотился и ловил рыбу, сражался за самок, голодал, коченел среди скал, настывших за длинную холодную ночь, и спасался от жары в блаженной прохладе водопада. Шкура моя, покрытая следами многочисленных битв, стала крепкой как рог. Молодые самцы разбегались при моём появлении, а самки принимались вертеть хвостами в надежде привлечь моё внимание. По берегам ручья сновало моё многочисленное потомство.
Жизнь больше не была бесконечно радостной и безмятежной, но это была жизнь. Свободная и правильная. Такая, какую и надлежит вести представителям моего племени.
А потом всё рухнуло.
Опять пришли двуногие и обосновались на берегах моего ручья. Они не стали восстанавливать старые заброшенные логовища, а понагородили новых, устроив их в большой пещере чуть ниже по течению от прежнего места. Они вновь принялись жечь тростник и убивать нас. Многие из тварей нашли смерть на моих клыках и от когтей моих собратьев. Но среди врагов было много таких, кто носил каменные шкуры, которые невозможно ни прогрызть, ни продрать. Они убивали нас каменными бивнями вблизи, маленькими молниями и летучими кусками дерева на расстоянии. Мы сопротивлялись как могли.
Потом пришло время, когда последний из моих собратьев пал в бою, и я остался один. Но и в одиночку я не давал кровожадным тварям покоя. Помногу дней подряд, умело скрываясь от облав, обходя засады и ловушки, я выслеживал одиноких двуногих и убивал их. В конце концов, они перестали появляться на противоположном от своих логовищ берегу ручья.
***
Двуногие трусливы, но жестокости и коварству их нет предела. Они придумали новый способ извести меня. Перегородив ручей при помощи камней и брёвен, они превратили котловину, по которой он протекал, в озеро. Ниже этой запруды твари вновь устроили травяные болота, на которых возятся с утра до ночи… Заброшенные логовища теперь оказались глубоко под водой. Но на глубину ушла и рыба, и теперь мне трудно стало добывать еду.
Не раз я проделывал дыры в том нагромождении деревьев и глыб, которым враги перекрыли течение. Ныряя, я выворачивал камни и куски дерева, выпуская воду на волю. Но двуногие снова и снова затыкали проделанные мной проломы, и вода опять начинала подниматься.
Есть теперь стало совсем нечего, кроме неосторожных врагов, в одиночку удалявшихся от своих убежищ. Впрочем, на этой плоской скале, возвышающейся над берегом созданного безжалостными захватчиками озера, вновь стали появляться улитки. Пожалуй, стоит и сегодня попробовать собрать немного.
Да уж, такая добыча, как эти крохотные моллюски, не сможет насытить даже мясного жука…
Впрочем, кажется, сегодня у нас пир. Тот двуногий, что появился на берегу, направляется прямо сюда. Так и есть – даже не пытается свернуть в сторону или спрятаться! Странно. Он не из тех, что носят непробиваемые шкуры, и в лапах у него не длинный острый бивень, а всего лишь кусок дерева, утыканный небольшими каменными зубами…
Что ж, ты как раз к обеду, приятель. Пришло время перекусить…
***
- Крепкая попалась тварь! – проворчал человек, наскоро перевязывая самую глубокую из своих ран не слишком чистой тряпицей.
- Ну ничего. Сейчас вот вырвем когти и отнесём их Гомеру. То-то старик обрадуется! Теперь некому будет подрывать его плотину, вода перестанет подтапливать рисовые поля, и Гомер наконец-то сможет расслабиться.
Человек склонился над тушей и, отделив когти от одной из лап, засунул их в сумку. За убийство последнего шныга в этой долине он рассчитывал получить добрую пригоршню драгоценной магической руды, на которую можно будет прикупить лечебных зелий и хорошенько выпить в таверне, что стояла на островке посреди рукотворного озера, возле которого раскинулся Новый лагерь.
КОНЕЦ
), если нежить сама, наверное, не рада бегать в этом жутком виде по земле, то животные - другое дело. Они просто защищают свою территорию, свою добычу, семьи и т.п. Разве что крайлеры и полевые жуки специально вредят людям...